Эффект Сюзан

Я ловлю его на глубине пяти-шести метров. Подхватываю за руки, встаю ногами на дно. Сначала чувствую только траву и ил. Затем нащупываю плоский камень.

Отталкиваюсь от него. Мы поднимаемся, словно в замедленной съемке, и выныриваем на поверхность.

Его глаза открыты, кажется, что он видит меня, но тело его парализовано. Я переворачиваюсь и кладу его голову себе на грудь, над водой только наши носы и рты, чтобы было легче двигаться.

И плыву к берегу.

Я понимаю, что у меня ничего не получится. Это становится ясно после первого рывка. Вода ледяная, холод уже проник слишком глубоко в мышцы, нервные волокна скоро перестанут функционировать, тело уже перестает повиноваться.

Я чувствую тупую усталость, слышала, что такое бывает — хочется сдаться и уснуть.

Но тут возникает детский страх перед сном. Давно забытый. Внезапно меня, как тридцать лет назад, охватывает паника перед надвигающейся темнотой. Эта паника помогает преодолеть еще пятьдесят метров.

Этого недостаточно. Впереди еще пятьдесят. Можно запросто утонуть на глубине два с половиной метра, а шесть — это излишняя роскошь. И все же я чувствую какое-то необъяснимое и парадоксальное удовлетворение. Я умираю так, как давно мечтала — сопротивляясь изо всех сил.

Чьи-то руки обхватывают меня сзади. Это Лабан. Ему отказало чувство стиля, и он не снял с себя одежду, он прыгнул в воду в брюках и в свитере. Это как-то не очень разумно. Но прежде, чем я теряю сознание и выключается свет, я решаю, что за это он не услышит от меня ни одного дурного слова.

6

Оскар пропадает на две недели. Мы не знаем, жив ли он.

Ферму заперли. Нам по-прежнему привозят продукты, дважды в день какой-то человек в комбинезоне проверяет, как работает котел, и заглядывает в теплицы. Я говорю ему, что обещала Оскару полоть шпинат и заниматься прививками. Он с сомнением качает головой, но не мешает мне.

Через две недели Оскар возвращается. Его привозят на машине скорой помощи, в инвалидном кресле, но через несколько дней он начинает ходить, держась за ручки роллатора с большими колесами, которые могут преодолевать борозды грядок.

Все возвращается в прежнюю колею.

Семенами, яблонями и высадкой растений занимается теперь парочка немногословных мужчин, которые приходят и уходят, не обращая ни на кого внимания. Оскар сидит в складном кресле и наблюдает за ними. Только через неделю он открывает рот.

— Лопнул сосуд, в задней части головы. Это у двух десятков человек каждый год случается. Выживает один из десяти.

Даже эти слова даются ему с трудом. Пройдет несколько дней, прежде чем он сможет сказать что-то еще.

— Если бы не ты, Сюзан, я бы утонул.

Эффект действует, даже когда люди молчат. В один прекрасный день я заканчиваю со шпинатом. С моря дует холодный ветер, я всегда любила эту прозрачность ранней весны. Лучи солнца все еще кажутся непривычными, успокаивающими, живительными. Воздух еще не замер от влажной дымки и зноя.

— Оскар. Почему в твоей жизни нет женщины?

— Я солдат.

— Даже у солдат бывают женщины.

Он отворачивается.

На следующей неделе я готовлю лунки для посадки клубники. Заполняю привезенным на тачке черноземом три четверти, добавляю четвертую часть компоста, поливаю, высаживаю растения и придавливаю землю. К каждому растению прикреплена пластиковая бирка с названием сорта, большинство названий мне незнакомо.

Рядом со мной оказывается Оскар.

— Они провели камеру вверх через вены в паху, через шею и в мозг. Я видел все на экране.

Шмель ищет место для жизни. В бухте резвится форель. Над головой пролетает дятел с голым птенцом в клюве, за ними по пятам следует мать. Природа раскрывается во всей своей красоте и ужасе.

— Сюзан, я хочу тебе кое-что показать.

Я иду за ним к ферме, мы проходим через помещение, где делают прививки, через лабораторию, в ту комнату, куда я однажды заходила. Он открывает дверь, загорается свет.

— Здесь у нас собрана полная копия генбанка Северных стран, хранящегося в подземном убежище. Банк был создан весной восьмидесятого года, сразу после советского вторжения в Афганистан.

Посреди комнаты стоит деревянный ящик, похожий на тот, который я здесь уже видела. Он снимает крышку и протягивает мне баночку.

— Это похоже на рис, — говорю я.

— Это и есть рис.

Он протягивает мне другую баночку. В ней тоже рис, но зернышки подлиннее. Я читаю этикетку: «Short Stem Nimrog, Singapore Genetic Bank».

Он пытается объяснить мне то, что не может сказать прямо. Несмотря на его попытки, я ничего не понимаю.