Его искали, а он нашелся (СИ)

Раненая Тень, нынче похожая на комок сегментных конечностей вокруг жабоподобного тела, не вопит и не ярится, а только едва различимо шипит, теряя куски своей плоти, чтобы тут же их отрастить заново. Многослойные барьеры тратят силы, вынуждают перестать ломать узоры, барьеры уступают, падают перед превосходящей мощью, а применить более глубокие техники, переправить удары клинков в саму Тень, слишком сложно, невозможно в этом месте, где власть отдана Пеклу, и где никакой Тени не может пребывать, особенно если изверг мешает процессу создания разлома.

Титаническая форма, громада теневой плоти спасает жизнь, но удар нанесен, поражение снова предопределено, когда изверг заканчивает новую перестройку, становится еще одним Господином, снова новым, новой мелодией, рожденной только сейчас и только для этой битвы. Повод желать смертного еще настырнее - давно не было никого, кто заставил бы его переродить себя дважды. Эта душа будет любить его вечно, больше чем вечно, просто потому, что иначе не может быть и не будет.

Удар подобен элегантному жесту придворной фрейлины, стеснительному рдению смущенной девы, ласковому прикосновению прощающейся с сыном матери, с небрежной легкостью распыляя на части не успевающую, да и не имеющую возможности защититься громаду обратившегося смертного. Удар стесывает, будто незримая терка, отлитая из чистого мифрила, черноту голодной твари, обнажая сияние искры, жаждущую его ласки душу, такую странную, непохожую на обычные, даже очень сильные души.

Пальцы смыкаются на бессильно трепещущей искре, впиваются в нее всей волей могучего дьявола, выпуская нежные и трогательно-мягкие потоки флера, дабы не повредить сути пойманной игрушк...

слом

Удар подобен элегантному жесту придворной фрейлины, стеснительному рдению смущенной девы, ласковому прикосновению прощающейся с сыном матери. Этот выпад способен сразить раненного противника, сломить обессиленную природу уставшего отрицать свою и его Похоть призванного. Только тот сам шагает навстречу, смело и страстно, опять не пытаясь защитить себя, избежать столкновения, заставляя Господина на короткий миг поверить, будто смертный понял и теперь готов принять его дар с распростертыми объятиями.

Пустая мечта развеивается пылью под ударом шторма, когда его ласки лишь разбивают отброшенную плоть, будто оставленный ящерицей хвост. Хвост размером с двухэтажное здание, но при этом самая главная часть все равно ускользает, забирая с собою ту искру, какую он уже посчитал своей. Какая томящая все тело вопиющая наглость! Разве это можно назвать порядочным - отказать ему в такой малости?

И эта его способность начинает казаться все более постылой, ведь радость промаха, экстаз осознания того, что уже ставшая твоей добыча ускользнула вновь, несомненно, всегда приятен, но не столько раз подряд. Сопротивление избранного возлюбленного добавляет сладости и специй к поданному на стол блюду, делает сонату все ярче и ярче, но ведь так и пересластить можно, обернув сладость горечью усталости, когда даже поймав чужую мелодию не имеешь сил на то, чтобы выслушать и переписать ее до конца.

Как он это делает?

Вопрос из тех, которые так просто не раскрыть, не в таком цейтноте, не со столькими мелодиями, которые нужно играть самому, не под звуком чужих инструментов, что стремятся взрастить диссонанс специально к твоему творению. Вопрос, который ему по силам, но сама ситуация, когда на ответ нет времени, нет промежутка между трелями чужих скрипок, чтобы ответ отыскать... манит и зовет, сжимая нутро в чувственном стоне.

Он уже готов шагнуть еще раз, уже в новой атаке, одновременно давя вновь перестраиваемыми лепестками, меняя новые и старые черты свои, преображая суть вслед за ними. Но вместо этого ставит крепкий, практически монолитный барьер на основе первородного Хлада, что рассеивает паром и шипящими каплями тяжелое и мутное копье из крови и яростного Пламени. Недовольное колебание сущности проходит от тонких нитей Истока, от многоликих лепестков и выращенного для этого дня тела, аж до самой глубины Хора, сквозь все участки Домена, вздрогнувшего от гнева Его. Господин терпеть не мог, когда кто-то смел прерывать его работу, оставляя ее навсегда незаконченной, лишенной совершенства!

Странный смертный, возлюбленный его, стоит неподвижно, лишь носком левой ноги касаясь брусчатки изувеченной площади, словно вообще ничего не веся, колеблясь в такт с дуновениями воздушных потоков. Под маской его нет ни улыбки, ни оскала, ни, казалось бы, вообще ничего, кроме Голода и Одиночества, что закрывают его своим абсолютным щитом. Вместо него смеется его маска, словно пробуя на прочность терпение изверга, проверяя, сколько еще он позволит своему возлюбленному это терпение терзать и растягивать.