Его моя малышка

– Понятия не имею. Но я точно знаю почему ты получала это второе образование, но вместо того, чтобы работать по призванию, пошла в няньки. Почему так старалась преуспеть. Почему тебя интересовали клиенты, в дома которых можно было попасть только по рекомендации. Потому что почти все, на кого ты положила глаз, уже были женаты. А ведь ты хотела забеременеть именно от такого, из своих «списков». «Уж если рожать для себя, то только от короля», – разве не твои слова? И в этом мы с тобой разошлись уже тогда. И пошли разными путями. И ты, да, преуспела, – красноречиво качнула Марина головой в сторону Андрюшки. – И забеременела как мечтала. От породистого, красивого, состоятельного, щедрого, перспективного. Вот только я в твоих советах не нуждаюсь.

Сетчатая дверь захлопнулась за ней с громким хлопком.

– Ты куда, Марин? – удивился Вагнер, провожая её взглядом. – А шашлыки? Уже всё готово!

– Спасибо, Гриш! Сыта по горло, – щёлкнула она брелоком сигнализации, заводя свой старенький, оставшийся от папы джип. – Отгони, пожалуйста, свою машину!

– Мариш, ну Мариш, – обняла её Юля, пока Гриня суетился у забора со своим многоместным минивэном. – Да не обращай ты на неё внимания.

– Не обижайся на неё, Марин, – подошла к ним и Нина Ивановна. – Не в себе она эти дни. Её же Дороганов бросил. Пять лет всё обещаниями кормил, что разведётся, что они поженятся, а вчера сказал: всё, расстаёмся. Сына, говорит, я не оставлю, буду помогать, но с тобой встречаться больше не будем. Подарил Андрюшке щенка на день рождения и всё. Жена у него опять беременная. Да и не собирался он видать, разводиться-то.

– Да кто бы сомневался, – кивнула Марина. – Спасибо за всё, тёть Нин. Поеду я. Я не обижаюсь. Мне правда надо.

– У вас опять что-нибудь на работе случилось? – разволновалась святая простота Юля Вагнер.

– Нет, нет, не переживай. Что бы ни случилось, мужа твоего сегодня дёргать не буду. Отдыхайте. И на майские праздники он весь твой, как обещала. Справлюсь.

Ещё раз обняв всех на прощанье, она прыгнула в джип.

И только когда выехала с просёлочной дороги на трассу, припарковалась в кармане и заплакала.

Глава 12. Марина

Обида – токсичное чувство.

И как бы Марина ни старалась абстрагироваться, выкинуть ссору с Зойкой из головы, не получалось. Обида не один день словно отравляла всё вокруг: погода стояла противно жаркой, еда в столовой пресно-безвкусной, сотрудники стали особенно галдящими и бестолковыми, да и просто всё валилось из рук.

Она даже ушла работать в переговорную, где всё же заставила рекламщиков убрать за собой бардак, но там было ещё хуже. Вместо того, чтобы смотреть в полученные квартальные отчёты, тупо пялилась на стол, по центру которого так и остались лежать цветные маркеры, собранные Гомельским. Рука по привычке искала браслет с гладкими бусинами и натыкались на пустоту на запястье, напоминая кому она его отдала. А мысли метались ранеными птицами.

То падали камнем вниз. Тогда казалось, что Зойка права: Марина просто сходит с ума. Надо забыть, не ездить ни на какой детский праздник, не травить душу и просто жить дальше.

То, наоборот, взмывали вверх, упрямо напоминая, что про «Вест-Ист» тоже говорили, что она сумасшедшая, ещё когда она сама моталась по клиентам и всё, что после примерки не подходило, принимала назад, не как остальные интернет-магазины. И тогда она слушала только себя и поступала по велению души и совести. И сейчас материнское сердце никак не хотело молчать и упрямо тянуло её туда, где, возможно, живёт её девочка.

А уж сколько возражений она придумала чёртовой Зойке, сколько аргументов нашла, хлёстких, весомых, чтобы ответить на все её выпады. Как обычно ведь «умная мысля приходит опосля». И Марина весь день вела с подругой этот молчаливый диалог «после драки». И всю ночь плакала, закусив подушку. А утром опухшая, уставшая шла на работу и несколько раз брала трубку, чтобы с Зойкой помириться, уверенная, что та тоже мучается, переживает. И ей тоже муторно и тошно. Но так и не позвонила.

Обида сменилась глухой тоской. А тоска – упрямством и злостью.

Когда на стол ей положили конверт с нарядным сказочным приглашением к Гомельским, Марина уже даже не сомневалась, что пойдёт. Сошла она с ума или нет – время покажет. А вот упустить такую возможность, чтобы всю жизнь жалеть – ни за что!

Одну ошибку, о которой жалела, она уже совершила. Когда обессилившая от слёз, измученная, обколотая лекарствами, сонная, чумная, она позволила себя убедить, что не нужно смотреть на мёртвого ребёночка. Когда в бреду, в беспамятстве, в бесчувствии подписала согласие на кремацию.

«Уж я много чего повидала на своём веку. В в этих стенах за сорок лет случалось всякое, – убаюкивала её как маленькую, прижимая к себе, та самая пожилая акушерка, что сказала про пятнышки на затылке её малышки. – Так будет лучше. Многие матери не могут. Это нелегко увидеть. И ты запомни её живой. Мягкого облачка деточке. Ты всё правильно сделала».