Его женщина

Он резко щелкнул молнией дорожной сумки и наконец посмотрел на меня. Ему было сложно улыбнуться – я это видела. Но он постарался.

– Ну, будь здорова! Прости, что не понимал, как тебе тяжело. Как все это тебя унижает. Прости. Мы, мужики, из другого теста, правильно говорят. Прости и не держи зла!

Я молча кивнула. Мне стало страшно в эту минуту – я понимала, что это конец. Все, он уходит. Теперь действительно он уходит. И я остаюсь одна. Это все. Это моя свобода, о которой я так долго мечтала.

Он уходит. Еще пять минут. Три. Одна. Он внимательно меня разглядывает – словно хочет запомнить. Словно хочет понять то, что пропустил, не заметил, не понял.

– Не поцелуешь меня на прощанье? – пытается шутить он, и это дается ему с трудом. Я вижу, как кривятся углы его рта.

Я качаю головой.

– Нет, не хочу.

Он удивляется:

– А я, оказывается, тебя действительно совсем не знаю. Точнее – не знал.

Договаривает последнюю фразу – и все, он открыл дверь и вышел в коридор.

У двери оборачивается.

– Ты остаешься?

Я молча киваю. Не могу уйти вслед за ним – у меня абсолютно нет сил, кружится голова, трудно дышать.

У меня даже нет сил, чтобы ему ответить.

– Ключ отдашь Зине! – быстро говорит он и – всё.

Я слышу его шаги в коридоре.

Его больше нет.

В ту ночь я не ушла из общежития. Я понимала, что до своего дома я просто не доеду – рухну где-нибудь по дороге или попаду под машину. Я лежала без сна в нашей комнатке, где была счастлива и несчастна, но уже без него. А утром, перед рассветом, поняла: я свободна.

Я снова одна. Я так боялась этого, но теперь почувствовала, что счастлива – вот как бывает.

Я ни минуты не думала о будущем. Я не жила прошлым. Я была здесь, в настоящем, сегодня и сейчас.

А потом мне очень захотелось домой.

Я оглядела наше временное пристанище в последний раз и быстро ушла – не оглядываясь.

Зина, как всегда, сидела на вахте – вязала очередную дырчатую шаль, чтобы подарить одной из приглянувшихся ей наперсниц, чьей-нибудь любовнице. Такая же шаль была у меня.

– Уходишь? – спросила она.

– Ухожу.

– Ну, значит, до свиданьица. – Она снова принялась за вязание, но от ее цепкого взгляда не ускользнуло мое измученное, заплаканное лицо. – С концами, получается? Твой-то тоже вчера рванул, как будто от бешеных собак убегал.

– Ну, значит, так. – Я пыталась сохранить спокойствие. – Всему есть начало и всему есть конец. Будь здорова, Зина! Не хворай и всего тебе наилучшего. И еще – спасибо тебе за все!

Зина махнула рукой:

– Да за что, господи? Ну, бывай и ты, девка. И тебе не хворать. И еще – не страдать, Марин! Не убивайся. Значит, так было надо…

Мы обнялись.

– Заезжай хоть когда-никогда, а? – Она жалобно хлюпнула носом. – Посидим, поболтаем?

– Вряд ли, Зин, если честно. Трудно мне будет сюда приезжать.

Зина понятливо и сочувственно кивнула и перекрестила меня.

Я шла по улице и вдыхала запах весны. На улице был май, только зацветала сирень и теплое солнце обещало скорое лето. Настроение у меня было беспечное и хорошее. Легкое. Я впервые подумала, что теперь я никому ничего не должна.

Как же я ошибалась! Как я могла не заметить, что моя дочь остро нуждается во мне и снова меня очень ждет! Что меня ждет мама.

Пора было возвращаться. Меня давно ждали.

Максим

Я довольно легко поступил на журфак. К тому времени у меня уже были печатные работы в детских и юношеских журналах и даже коротенький рассказ в «Юности». Я точно знал, что хочу писать. Писательские амбиции у меня были и тогда. Но и журналистика меня привлекала – в конце концов, это профессия. А вот писательство, скорее, призвание. Здесь нужен жизненный опыт, в молодые годы это получается только у гениев. А я не гений, я это отлично понимал. Курс у нас был веселый и бойкий. Московские пижоны и столичные красавицы. Было много блатных, но были и провинциалы – вот эти точно поступили благодаря своим способностям.

Наш роман с Иркой начался на втором курсе. Конечно, до этого я видел ее много раз – во-первых, яркая внешность, а во-вторых, очень громкий и резкий голос. Не заметить и не услышать ее было нельзя. Училась она в параллельной группе, но на лекциях мы встречались и на институтских вечерах тоже. Сталкивались и в нашей столовке, и в институтском скверике, где я обычно курил, а Ирка в очередной раз что-то громко вещала, собрав вокруг себя небольшую толпу.

Я знал, что фамилия ее Скворцова и папаша ее читает лекции у нас в институте.

Ирка была хорошенькой. Очень смуглая – потом выяснилось, что у нее была испанская кровь, кажется, со стороны матери, – черноволосая, узкая в кости, гибкая, как лоза. Ирка была ярой общественницей, комсомольским лидером и заводилой по натуре.

Мне никогда не нравился такой женский типаж – слишком шумные и слишком активные, всё – слишком. Я не понимал, зачем ей, профессорской дочке и коренной москвичке, нужен этот комсомол, эти собрания, взносы, конференции. Ей-богу, не понимал.

Дело было под ноябрьские праздники. В очередной раз нас согнали в аудиторию, чтобы провести очередное собрание.