Эй, вы, евреи, мацу купили?

За сотни километров от той бойни потел Сухум и пахли розами женщины. Штаю Ардзинбы изготовлял наклейки на дома других, чтобы Сухум им стал могилой. В ночь факелов наклейки с трудом держались на косяках ворот. Абхазы вприпрыжку бегали с винтовками по дворам, но не стреляли. Следом грузины сбрасывали бомбы, но не попадали. Дома с наклейками загорелись с зарей. Раппопорты бежали – так Лот бежал из Содома. А старая Тамар – как она могла уйти? Она родилась и состарилась здесь – сгорела заживо.

Беженцев принял Краснодар. Барак, где комната досталась Раппопортам, был с козой на крыше.

– Дурная примета. – сказала Светлана.

Но Раппопорт и пальцем не пошевелил. Он теперь играл на контрабасе в сохнутовском ульпане. С ним случилось то, что случалось теперь со многими. Пространство отторгало их. И гонимые освятили время. Время для них дышало свободой и смыслом.

Слово «алия» вобрало в себя Раппопорта со всеми его потрохами. Он влюбился в близкое будущее. Это как встреча в дороге – любовь без оглядки. И главное – выбор сделан. Не по воле рожден человек и не по воле умирает он, но по своей воле живет. Алия давала надежду. Илья играл на контрабасе, а Галя с Николаем переписывали слова.

Потерять – лэабэд

Прошлое – авар

Кто пришел? – Ми ба?

Я – ани

Ты – ата

Ну, разве что Светлана тем временем, гадала в Комитете беженцев: кому какой достанется участок под дом и сад. Она была неутомима, как сошедшие с ума. Еще не остыл пепел сожженного абхазами дома в Сухум, а она уже готова закладывать фундамент в Краснодаре между кладбищем в степи и тюрьмой, страдающей туберкулезом.

5.

По краснодарским степям в ту весну гулял призыв сионизма.

У Ильи нездоровый блеск в глазах. Как лунатик, шагал он с транзистором, прижатым к щеке, в ушах звенел «Голос Израиля». Он сравнивал Черное море со Средиземным и Черное выглядело помойкой.

Раппопорты просились из России.

– В Израиле мы заработаем деньги, – сказал Илья жене своей Светлане.

Это звучало как разводное письмо. Утро. Три градуса выше нуля. Продрогшие деревья. Весна. Ветер сдувал с аэродрома пыль, пустынно было и безгласо, и расставание граничило с утратой смысла происходящего. Гнездо евреев и бомжей перед разлетом.

Жара и ослепительность Израиля для северной души морока.

Там-та-ра-ра-ра-там! Тара-рам-там!

И запрыгали холмы, как овцы.

Страна без сна. Беззаботные толпы сновали по набережным Тель-Авива, митинговали леваки на перекрестках улиц, танцевали марокканцы на площадях с «узи» за плечами. Цицит не в моде по сравнению с «узи».

Мы всегда умели окружать себя проволокой и врагами, – сказал сосед Раппопортов ватик Сеня Самарский. Он был в Москве «сиротой алии», здесь – профессиональный голодовщик. Платите – голодаю. Честняга, сбросил с костей своих все.

– Мы в том же небе, слава Богу. Соприкоснешься с вещью, не прикрепляйся близко к ней. Искушение… – философствовал он за пивом.

На складе металлолома им разрешили жить, работать сторожами и сваривать ограды.

– На Дизингофе мне стыдно, что я нищий русский, но когда я сижу здесь, у себя…

Приходили старики из Бейт-авот. В этом металлоломном кафе Николай читал стихи.

Небрит и колюч,Я неспроста оставил в двери ключ.

– Хищная рифма! – выкрик.

Николай обустроился в голубятне с видом на хасидскую ешиву, где радиоголоса сторожевых собак разыгрывали переклички. Тель-Авив прел во влажной духоте.

В субботу Илья не играл на контрабасе. Люди с пейсами запрещали себе и другим играть в выходные. Но, как и тысячу лет назад, в их власти лишь придорожные камни и музыканты.

Иногда отношение человека с новым местом рождает безумие.

6.

Николай мог бы в Сухуми рыбачить и писать стихи, но случилась война. В Израиле его снайперский глаз рано или поздно приведет его в десантники, когда на складе кончится металл.

Он обрастал друзьями и любовью. Русская любовь отверженных. Потому что чужая страна – всегда метафора своей.

Слова влетали в голубятню продрогшие и настороженные, припорошенные расставанием.

Легко проснуться и прозреть,Словесный сор из сердца вытрясть.

Базарные окрики «Шекель! Шекель!! Шекель!!!» будили голодных спозаранку. Из голубятни видны редкие деревья и плоские крыши – ужимки наспех выстроенного города.

Когда разгулялось и утро собралось с духом, Николай подписал контракт с цахалом.

Последний тест на озере Кинерет – антитеррор. Антитеррор – это убить другого.

– Брод, Пауков, Раппопорт, Иванов и Богомольный! Равняйсь! Кто мочится во сне, признавайся сразу, – сказал на иврите лейтенант Пинхасов. – Вопросы есть?

Они валились с ног от беготни туда-сюда. В первую ночь на блокпосту снился вчерашний день.

Днем Пинхасов учил стрелять из «узи» Иванова.

Рота на защите израильской границы.

– Будем бить «духов», – сказал Вася Пауков, рыжий штангист легчайшего веса.

Холмы Ливана синели на горизонте, как на плохом телеэкране. Хотелось сродниться с землей и зарыться в нее от солнца и неизвестности.

– Раби, – обратился к лейтенанту Брод, – у Иванова очки упали.

– Лейтенант, – спокойно поправил лейтенант.