Эйфелева Башня. Гюстав Эйфель и Томас Эдисон на всемирной выставке в Париже

«самом высоком здании, когда-либо воздвигнутом человеком, было достаточно патриотической славы… в колоссальном есть привлекательность и очарование… Мне кажется, что к этой Эйфелевой башне стоит относиться с уважением, хотя бы потому, что она покажет, что мы не просто забавный народ, но и страна инженеров и строителей, которые призваны во всем мире строить мосты, виадуки, вокзалы и великие памятники современной промышленности».

Когда строительство было все-таки начато, а рабочая площадка была занята ежедневным прогрессом, Эйфель мог даже позволить себе просто позабавить читателей Le Temps нападками художественного истеблишмента:

«Они начинают с заявления, что моя башня не французская. Он достаточно велика и неуклюжа для англичан или американцев, но, говорят, это не наш стиль. Почему бы нам не показать миру, на что мы способны в плане великих инженерных проектов. … В конце концов, в Париже должна быть самая большая башня в мире. … На самом деле башня станет главной достопримечательностью выставки».

Убежденный в исторической важности своей башни, Эйфель нанял известного фотографа-архитектора Эдуарда Дюранделля, чтобы задокументировать ее строительство. В начале апреля 1887 года Дюранделль впервые прибыл на пыльную рабочую площадку и установил свой громоздкий фотоаппарат, чтобы запечатлеть вид четырех фундаментов, поднимающихся с Марсова поля. Поначалу он возвращался каждые несколько дней, но он ни в коем случае не был единственным фотографом, документирующим развивающуюся башню. Комиссары ярмарки поручили Пьеру Пети проследить за строительством не только башни, но и многих выставочных залов и дворцов.

К концу июня была завершена кладка фундамента для четырех опор Эйфелевой башни. Они включали в себя невероятно хитроумную систему из шестнадцати гидравлических домкратов, по одному в каждом углу четырех опор, которые скоро поднимутся.

«С помощью них, – писал Эйфель, – каждый пирс может быть смещен и поднят настолько, насколько это необходимо, если вставить под него стальные клинья».

Это было бы крайне важно, чтобы позволить Эйфелю точно настроить уровень первой платформы, которая должна была быть абсолютно ровной, иначе вся остальная часть башни не поднималась бы прямо вверх.

Среди толп любопытных, часто посещавших строительную площадку башни, был писатель Эжен-Мельхиор, виконт де Вогюэ, бывший дипломат, командированный в Константинополь, Сирию и царский двор. В последнем своем путешествии в Россию он встретил свою жену. Де Вогюэ почти ежедневно проходил мимо башни во время своих прогулок, так как находил эти быстро поднимающиеся громоздкие сооружения наиболее запоминающимися:

«Вскоре четыре мегалитические ноги слона опустились на землю; основные элементы выпрыгнули вперед, как кантилеверы из каменных башмаков, перевернув все наши представления о стабильности конструкции».

Пока зеваки собирались поглазеть, из мастерских Эйфеля, расположенных в двух километрах отсюда, прибыли конные экипажи, везущие точно спроектированные и пронумерованные секции балок и ферм. Эти частично собранные детали из кованого железа затем будут подняты передвижным краном. Строительные бригады на каждой площадке использовали буровые вышки и лебедки, чтобы поднять, а затем скрепить болтами сначала основные рамы, потом решетку и поперечные балки. Как только Эйфель и его бригадиры определили, что скрепленные болтами опоры башни были абсолютно правильными, двадцать бригад клепальщиков приступили к работе, снимая временные болты и заменяя их раскаленными постоянными заклепками. И вот гигантская трехмерная головоломка начала обретать форму.

Каждое утро на рассвете, когда небо только начинало розоветь за знаменитыми куполами города, рабочие Эйфеля прибывали, одетые в грубую рабочую одежду из синей саржи с тяжелыми деревянными башмаками.

Чертежи Эйфелевой башни