Эйфельхайм: город-призрак

— «Надежда» — вот нужное слово, моя госпожа. Когда Готфрид чинил «контур», то дал мне понять, что его ремонт не столь искусен, как работа первоначального создателя. И все же он подошел к задаче со всем рвением, и я не могу не восхищаться им за это. Каждый дурак способен надеяться, когда успех не за горами. Требуется настоящая сила духа, чтобы верить, когда дела безнадежны.

— Бессмыслица!

— Если проявлять настойчивость, Господь в конце концов вознаградит усилия, а отчаянием того же никогда не достичь. Госпожа, что бы вы сделали, если бы свергли барона Гроссвальда?

Предводительница паломников улыбнулась в свойственной крэнкам манере, которая всегда казалась Дитриху немного глумливой.

— Приказала бы Гансу поступить так, как он поступил.

— И, тем не менее, осуждаете его поступок!

— Без приказов? Да.

Дитрих повернулся, чтобы взглянуть на Пастушку в упор:

— Это вы послали Увальня в Большой лес.

— В моей стране мы играем, расставляя камни в определенном порядке. Некоторые из них неподвижны, и мы называем их… «домовой» советует «ульями», но я лучше скажу «замками». Оттуда камни-воины делают вылазки и передвигаются с места на место по определенным правилам. В игре состязаются трое.

Священник понял:

— Так, значит, вы играете в камни.

Пастушка изогнула уголки губ с расчетливой изысканностью:

— Каждый занимает свое время как умеет. Хитросплетения игры помогают мне забыться. Мы смеемся и прыгаем,

ибо умрем.

— Ну, — сказал Дитрих, — Ганс вышел из игры. Он теперь вассал Манфреда.

Крэнкерин засмеялась:

— Есть правила и для четырех участников.

XVI

Март, 1349

Великий пост

С мартом пришел новый год. Сервы и селяне обрезали виноградную лозу и срубали колья, ремонтируя покореженные снегом заборы. После того как герр Манфред объявил перемирие, страсти охладились, многие крэнки вернулись на постой в свои прежние дома в деревне. Ганс, Готфрид и некоторые другие разбили лагерь на месте кораблекрушения. Становилось все теплее, и Циммерман с племянниками поставил для них сарай с печью из плитняка. В результате странники могли не отрываться от починки корабля, да и встречи их с недавними противниками свелись к минимуму. Герлах-егерь, который часто забирался далеко в лес, охотясь на волков, рассказывал, что по вечерам иногда видел, как те пытаются исполнить свой скачущий танец «сообща»:

— Получается у них не очень. Они забываются, и дальше каждый скачет как хочет.

Дитрих часто навещал лагерь Ганса и обыкновенно прогуливался с ним по ныне хорошо размеченным лесным тропинкам, обсуждая натурфилософию. Деревья вновь начали зеленеть, и некоторые нетерпеливые цветы раскрыли свои объятия, призывая пчел. На крэнке поверх кожаных штанов красовался овчинный жилет, ибо собственная одежда пришельцев давно истрепалась.

Дитрих объяснял, что, хотя французы и начинают год Господень на Святки, немцы полагают правильным принимать за начало календарного отчета Вочеловечение Христа. Светский год начинается, разумеется, в январе. Ганс не мог понять такого непостоянства.

— На нашей родине, — говорил он, — время меряют не только годами, но и каждым часом дня и даже одной двухсоттысячной частью дня.

— Скребун делит ваш час на двенадцать дюжин минут и каждую минуту на двенадцать дюжин мигов. Что можно совершить так быстро, что понадобился «миг» для измерений?

— «Миг» — это ваше слово. Оно для нас ничего не означает.

Может ли человек узреть усмешку в золоченых граненых полусферах, улыбку на ороговелых губах? С высокой ели раздался стук дятла. Ганс защелкал, словно отвечая, затем рассмеялся:

— Мы находим подобные интервалы полезными для измерения свойств «моря еlektronik», чьи… приливы… поднимаются и спадают бессчетное число раз за один миг.

— Вот как, — сказал Дитрих, — волны, что катятся без воды. А что для вас этот самый «миг»?

— Я должен справиться у «домового».

Дальше оба шли в тишине, которую нарушал только хор пеночек и соек. Дитрих остановился у прогалины, заросшей ясменником. Он сорвал один из бледно-розовых цветков и поднес поближе к глазам. Из корней растения получалась хорошая красная краска, а остальное могло пригодиться Терезии для снадобий. С тех пор как в Большом лесу появились крэнки, она сюда больше не ходила, а потому пастор выкопал несколько цветков и положил в свой мешок.

— Один миг, — возвестил Ганс наконец, — это две тысячи семьсот четыре мириады[197] волн невидимого света из… особой субстанции, которая вам неизвестна.

Дитрих какое-то мгновение неподвижно смотрел на крэнка, прежде чем осознал абсурдность ситуации, и расхохотался.

* * *

Когда они возвратились в лагерь, Ганс спросил о Скребуне. Дитрих принялся рассказывать ему об их многочисленных схоластических диспутах по различным вопросам натурфилософии, но пришелец прервал его:

— Почему он не пришел в наш лагерь?

Дитрих внимательно посмотрел на своего спутника:

— Быть может, он придет. Он жалуется на слабость. Ганс внезапно замер, и Дитрих, думая, что крэнк заприметил кого-то в лесу, тоже остановился и прислушался:

— Что такое?