Эйфельхайм: город-призрак

— И потом еще два года. — Он бросил взгляд на висящее на стене распятие, на котором в муках изгибался Христос. За что, о Господи, ты покарал ее так? Иов, по крайней мере, был богатым и потому мог заслужить невзгоды, но Терезия была всего лишь ребенком, когда ты забрал все у нее. — Ее отец был господином в Эльзасе, — сказал он вслух, — и «кожаные руки» сожгли поместье, убили ее отца и братьев и надругались над ее матерью.

Иоахим перекрестился:

— Упокой Господи их души.

— Единственно за то, что они были богаты, — добавил многозначительно Дитрих. — Я не знаю, был ли ее отец жестоким властителем или добрым, были ли его помещичьи земли обширны или лишь клочком бедного рыцаря. Подобные различия ничего не значили для той армии. Безумие охватило их. Они почитали греховным весь класс, а не конкретного человека.

— Как ей удалось спастись? Не говори мне, что толпа!.. — Иоахим побледнел, его губы и пальцы задрожали.

— Был человек среди них, — вспомнил Дитрих, — который прозрел, но отчаялся покинуть их компанию. К тому же он был предводителем и не мог ускользнуть незамеченным. Поэтому он потребовал девчонку, как если бы хотел лечь с ней. К тому времени восстание было разгромлено. Они были ходячими трупами и безо всякого суда, а потому какое большее преступление можно было к этому прибавить? Остальные подумали, что он только забрал ребенка в какое-то уединенное место. К утру он уже был во многих лигах пути оттуда. — Дитрих погладил свои руки. — Именно от этого беззаконника девочка попала ко мне, и я привез ее сюда — в место, не затронутое безумием, где она могла обрести немного покоя.

— Благослови Бог этого человека, — перекрестился Иоахим.

Дитрих обернулся:

— Благослови Бог? — закричал он. — Он резал людей и приказывал резать другим. Божье благословление было далеко от него.

— Нет, — спокойно настаивал монах. — Оно всегда было рядом с ним. Он должен был только принять его.

Дитрих молчал.

— Трудно простить такого человека, — сказал он наконец, — какие бы благие намерения ни двигали им в итоге.

— Трудно людям, быть может, — парировал Иоахим, — но не Господу. Что стало с этим человеком потом? Схватил ли его герцог Эльзасский?

Дитрих отрицательно покачал головой:

— Никто не слышал о нем вот уже двенадцать лет.

* * *

Время между всенощной и Богоявлением было самым длинным праздником в году. Жители деревни уплачивали дополнительную подать, чтобы уставить праздничный стол господина, но были освобождены от всякой физической работы, а потому всех охватил дух праздника. На лужайке вновь была поставлена ель, увешанная флагами и украшениями, и даже в самом скромном доме нашлось место остролисту, ели или мистели.[160]

В увеселениях не участвовали только крэнки. Слишком буквальный перевод пришествия на язык крэнков заставил потерпевших кораблекрушение путешественников ожидать подлинного явления давно обещанного господина-с-неба, а потому их разочарование было горьким. Хотя Дитриха и радовало то, что странники так ждут наступления Царства Небесного, он предостерег Ганса от наивного буквализма.

— Спустя тринадцать столетий после того, как Христос вознесся, — объяснял Дитрих после поминальной мессы в честь св. Себастьяна,[161] когда Ганс помогал ему чистить священные сосуды, — его последователи так же думали, что вскоре он вернется, но они ошиблись.

— Возможно, их сбило с толку сжатие времени, — предположил Ганс.

— Как! Время можно отжимать, как виноград? — Дитриха это одновременно изумило и позабавило. Он даже чмокнул губами в улыбке на манер крэнков, ставя чашу для святого причастия в сервант и запирая его. — Если время можно «сжать», то, значит, оно сущее, на которое можно действовать, а сущее состоит из объекта и положения в пространстве. Движимый предмет меняет свое положение, сначала он здесь, затем он там; то здесь, то там.

— Дитрих помахал туда-сюда рукой. — Движения суть четыре вида: субстанциальное, например, когда полено обращается пеплом; изменение качества, когда яблоко созревает от зеленого к красному; изменение количества, когда тело растет или уменьшается; и изменение местоположения, которое мы называем «локальное движение». Очевидно, что для того, чтобы время «сжалось» — было длинным, стало коротким, — должно произойти изменение количества и отсюда движение времени. Но время — мера движения в изменяемых предметах и не может измерять себя само.

Ганс не согласился:

— Дух перемещается так же быстро, как и движение света, когда нет воздуха. На таких скоростях время бежит быстрее, и то, что для Христа-духа моргнуть, для вас — многие годы, Так что ваши тринадцать столетий могут казаться ему лишь несколькими днями. Мы называем это сжатием времени.

Дитрих с минуту обдумывал предположение: