Эйнштейн (Жизнь, Смерть, Бессмертие)

Оставаясь в Германии, Эйнштейн неизбежно должен был принимать на себя удары реакции. Вместе с тем он становился ближе к широким кругам, для которых его идеи представлялись знаменем рационалистического подхода к природе и к обществу. Это отношение широких кругов к Эйнштейну и его взглядам становилось все более явственным. Теория относительности оказалась в центре политической борьбы. Это еще более увеличивало ее популярность. Но анализ причин широкого интереса к теории относительности не может не коснуться самого содержания и смысла теории. В основе дела лежала отмеченная уже связь теории относительности с "классическим идеалом". Представление о мире как о совокупности движущихся одно относительно другого материальных тел за три столетия стало органическим, чуть ли не врожденным. Теперь эта картина освобождалась от неоднозначно связанных с ней и даже чуждых ей по духу понятий дальнодействия, абсолютного пространства и эфира как абсолютного тела отсчета. Но ценой этого освобождения был парадоксальный отказ от классического правила сложения скоростей. Тем самым теория подводила к представлению о достоверной, неопровержимой, экспериментально доказанной парадоксальности бытия. С этим связан "парадоксальный рационализм" - представление о гармонии мироздания, которая выражается в простых, но противоречащих традиционной "очевидности" соотношениях. Именно этот комплекс идей (мы находили его каждый раз, когда вглядывались во внутреннюю структуру теории относительности и в основное содержание миро

191

воззрения Эйнштейна) просачивался через сравнительно широкий круг людей, знакомых с теорией относительности, в еще более широкие круги. При этом сохранялись общие выводы теории - убеждение во всемогуществе разума и объективности и гармонии мира, которые не могли не волновать людей в эпоху, когда разум и гармония противостояли мистике и хаосу в их решающем историческом столкновении. Дальше процесс приобретал характер цепной реакции: интерес к теории придавал ей общественное значение (и, в частности, толкал автора теории к общественным выступлениям), а это, в свою очередь, увеличивало популярность теории. Отметим, что ощущение неопровержимой достоверности парадоксальной теории, ощущение, в такой большой мере объясняющее ее общественный резонанс, зависело не только от подтверждения теории при наблюдении затмения 29 мая 1919 г., но и от позиции самого Эйнштейна - его абсолютной уверенности в том, что наблюдение не может не подтвердить теорию. Каковы бы ни были гносеологические идеи ученого, он неизбежно покидает платформу агностицизма (любую феноменологическую, конвенциалистскую или связанную с априорной версией), когда ждет от эксперимента подтверждения выдвинутой теории. Но тут дело в степени его уверенности. На каком-то уровне стихийное, неосознанное представление о познаваемости внутренней структуры мира уже недостаточно. Абсолютная уверенность Эйнштейна в том, что наблюдения подтвердят теорию, была связана не только с математической корректностью ее аппарата, но и с сознательной, последовательной и постоянной презумпцией познаваемости мира. Когда Эйнштейн получил снимки, сделанные во время затмения, он выразил свое восхищение. Но, оказалось, он был восхищен техникой фотоснимков. Что же касается подтверждения теории, Эйнштейн не считал эту сторону дела существенной: иные результаты представлялись ему невозможными. Когда Эйнштейна спросили, как бы он отнесся к отрицательным результатам, ответ был таков: "Я бы очень удивился..."

Бертран Рассел вспоминал впоследствии отношение Эйнштейна к результатам наблюдений затмения 1919 г.:

192

"Он был заинтересован гораздо меньше, чем Эддингтон, и его отношение мне напомнило одну реплику Вистлера. Одна из поклонниц рассказала Вистлеру, как, увидев в натуре мост Баттерси, она убедилась, что он абсолютно не отличается от изображения на вистлеровской картине. "Что же, природе это удается", - ответил художник. По-видимому, Эйнштейн считал, что солнечной системе "удалось подтвердить предсказание" [8]. Разумеется, речь шла не об априорной схеме, в которую укладываются наблюдаемые явления. Здесь не было отхода от представления об объективных, независимых от познания закономерностях Вселенной, так же как и Вистлер не думал, что природа копирует его картины. "Удача природы" в обоих случаях означает такое сопоставление художественной интуиции и научного расчета с наблюдением, которое подтверждает объективный характер интуиции и расчета.

Но "удача природы" означает не только такое подтверждение, иначе она была бы не столько удачей природы, сколько удачей картины в одном случае и физической теории - в другом. Теория опирается не только на наблюдение ("внешнее оправдание"), но и на связь с более общим принципом ("внутреннее совершенство"), и когда внешнему оправданию удается совпасть с внутренним совершенством, наблюдению с рационалистическим критерием, - это удача для обоих полюсов познания.