Екатерина Дашкова. Ее жизнь и общественная деятельность

Прежде всего представляется интересным вопрос, насколько было крупно участие княгини Дашковой в событиях, подготовивших 28-е июня 1762 года. Весьма вероятно, что от нее, в особенности вначале, многое скрывалось, когда еще не убедились в ее искренности и способности помогать делу. Но представляется положительно несправедливым то умаление ее значения в этом событии, которое видно в отзывах Екатерины II, например, в письме к Понятовскому. “Княгиня Дашкова, – пишет государыня, – младшая сестра Елизаветы Воронцовой, хотя она хочет приписать себе всю честь этого переворота, была на весьма худом счету благодаря своей родне, а ее девятнадцатилетний возраст не вызывал к ней большого доверия. Она думала, что все доходит до меня не иначе, как через нее... Наоборот, нужно было скрывать от княгини Дашковой сношения других со мной в течение шести месяцев, а в четыре последние недели ей старались говорить как можно менее”... “Выведите из заблуждения, прошу вас, – пишет далее Екатерина II, – этого великого писателя (Вольтера)”...

“Великий писатель”, мнением которого так дорожила “Семирамида Севера”, был “введен в заблуждение” Шуваловым, рассказавшим ему о выдающейся роли Дашковой в июньском событии, – и это было очень неприятно государыне...

Приведя это письмо, мы должны привести и замечания на него, выраженные Екатериной Романовной в послании к ее другу мистрисс Гамильтон. “Императрица уверяет, – пишет Дашкова, – что я мало участвовала в этом деле и была не что иное, как честолюбивая простофиля... Я не могу себе представить, чтобы такое возвышенное существо, как императрица, могло говорить таким образом о бедной своей подданной так скоро после того, как эта самая личность обнаружила бесконечную к ней преданность и рисковала, служа ей, потерять голову на плахе”.

В этих трогательных и благородных словах звучит сомнение в подлинности помянутого письма к Понятовскому.

Если и нельзя без оговорок принимать рассказ Дашковой о названном событии, в котором она будто бы оказывается главным двигателем, то во всяком случае имеется немало беспристрастных и достоверных свидетельств о том, что ее роль не была так незначительна, как это старались представить недоброжелатели княгини. Если среди военных главная деятельность принадлежала Орловым, то весьма значительная роль должна быть отведена и Дашковой, набиравшей союзников для дела среди высокопоставленных слоев общества. Хорошие отношения к дяде Н. И. Панину, воспитателю Павла Петровича, очень пригодились Дашковой. Вообще, знакомства и связи племянницы великого канцлера были так обширны и энергия ее вместе с умом и образованием так выдавались над общим уровнем, что все это представляло благодарные условия для успешной деятельности. И нужно сознаться, что многие действия княгини были разумны, осторожны и ловки.

Помимо других свидетельств (например, депеш английских посланников и пр.), при оценке деятельности Дашковой для нас представляется достаточным указание такого компетентного свидетеля, как Михаил Илларионович Воронцов. И это показание тем более ценно, что оно принадлежит свидетелю, очень враждебно настроенному против племянницы и склонному скорее приуменьшать ее успехи и дела. В письме к племяннику Александру Романовичу от 21 августа 1762 года великий канцлер, весьма резко аттестуя племянницу, говорит однако: “Правда, она имела большое участие в благополучном восшествии на престол всемилостивейшей нашей государыни, и в том мы ее должны весьма прославлять и почитать”...

Нам кажется интересным одно замечание, приводимое в записках Екатерины Романовны по поводу события, о котором мы рассказываем. “Если бы, – говорит она, – участники искренно сознались, как много они обязаны случаю и удаче успехом, то менее бы гордились!”

Как бы то ни было, Екатерина Романовна сама считала себя крупнейшей пособницей своего друга и вправе была рассчитывать на особенные, необычайные отличия. Сохранились сведения, что она желала получить чин полковника гвардии и занять постоянное место в заседаниях высшего государственного совета... И это весьма правдоподобно по отношению к самолюбивой и энергичной женщине, уже привыкшей к обсуждению государственных вопросов и так блестяще выступившей на арене отечественной истории. Тем тяжелее было убедиться Екатерине Романовне, что ее “выбрасывают за борт”, и притом так скоро, что она оправдала на себе замечание Петра III о выжатом и брошенном апельсине. Всего печальнее для княгини было то обстоятельство, что победившими ее соперниками в искании дружбы государыни были люди, о которых Дашкова совсем и не думала. В этом отношении очень интересной представляется сцена ее встречи в Петергофе с Григорием Орловым, о которой Дашкова рассказывает в своих записках.