Читаем Екатерина Дашкова: Жизнь во власти и в опале полностью

Екатерина Дашкова: Жизнь во власти и в опале

В «Записках» Дашкова писала, что Россия, с ее ресурсами и богатством, не зависит от Запада. Реформы Петра и манера, в которой он насильно проводил их в российском народе, были следствием его жестокой, грубой натуры и недостатка воспитания: «Он был гениальным деятелем, его стремление к совершенству не знало предела, но полное отсутствие воспитания позволило его пылким страстям возобладать над разумом. Вспыльчивый, грубый и деспотичный, он со всеми без различия обходился как с рабами» (140/138)^[372]. Он проводил изменения насильно, со всеми своими подданными обращался сурово, включая дворян, и подорвал установленные традиции и законы России, такие как новый кодекс (Соборное уложение 1649 года), введенный его отцом, царем Алексеем Михайловичем. Он постоянно жаждал власти, им двигали личные амбиции и гордыня, он построил столицу, в которой «тысячи работников погибли в болотах» (141/138). Для него не было также никакой нужды оставлять свои обязанности монарха и работать плотником на верфях Саардама.

В качестве контраста Дашкова предлагает правление Екатерины — более гуманное и доброе правление женщины, во время которого Петербург вырос в четыре раза, построены величественные здания, и все это «без насилия, поборов, не вызывая никаких неудовольствий» (141/138). Дашкова уместно умолчала о жестоком подавлении восстания Пугачева и других не слишком привлекательных чертах екатерининской России, но в частном порядке, в письме брату Александру, написанном около 1790 года, она выразила совсем другие чувства, характеризуя режим Екатерины как почти целиком зависящий от кнута^[373]

. Прославлением просвещенной, мягкой администрации Екатерины Великой в противоположность грубому насилию режима Петра Дашкова не пыталась добиться одобрения Екатерины, которая умерла за шесть лет до написания «Записок». Скорее, она сурово предупреждала против возвращения деспотизма и растущего милитаризма в течение четырехлетнего правления Павла, которого «вахтпарады и военные мундиры его занимали больше всего» (222/204).

При посещении коллекции по естественной истории в Императорской галерее Дашкова коротко переговорила с Иосифом II, который выразил глубочайшее почтение и уважение Екатерине, хотя его личные чувства к ней были гораздо менее лестными. Из Вены она с детьми отправилась в Прагу, чтобы Павел смог узнать больше о расквартированной там австрийской армии, а затем в Дрезден, чтобы вновь посетить Галерею старых мастеров. Они не могли задерживаться и поспешили в Берлин, поскольку Фридрих II в письме от 10 апреля 1782 года разрешил Павлу присутствовать на маневрах прусских войск^[374]. Как правило, Фридрих не позволял женщинам участвовать в военных смотрах, но, согласно Дашковой, для нее он сделал исключение и, сдержав свою антипатию к женской компании, подъехал со шляпой в руке и имел с ней короткий разговор к великому удивлению своих солдат и офицеров.

Там же к ней присоединился старый знакомый — аббат Рейналь. Оказавшись в изгнании, он написал ей, что «сделался столбняком в Берлине, и вы, конечно, угадаете почему»^[375]

. Старый друг Дашковой сбежал от наказания в Париже, после того как парламент приказал публично сжечь его «Философскую историю». Барон Ф. М. Гримм написал Екатерине 16/27 мая 1782 года, что аббат часто проводит время в компании Дашковой^[376]. Они вместе обедали или встречались с академиками. На одном таком обеде были математик Жозеф Луи Лагранж, который в 1766 году занял место Леонарда Эйлера, когда тот уехал в Петербург, Иоганн Формей, прусский ученый и секретарь Берлинской академии наук, и Жан Бернар Мериан, философ и специалист по Юму. Присутствовал также Дьедонне Тьебо, преподаватель Военной школы в Берлине. Эрудиция Дашковой ему не понравилась, и он очень обиделся, когда она подвергла критике трату огромной суммы денег на свадьбу дофина и сардинской принцессы. В своих мемуарах он написал о ней так: «Барыня, дюжая, как мужчина, весьма некрасивая, с высоко закинутой головою, со смелым и повелительным взглядом»^[377]

. Аббат Рейналь был более высокого мнения о Дашковой: «Чем больше я читаю историю, чем глубже всматриваюсь в наш век, тем больше убеждаюсь, что вы выше его»^[378]. Он последует за ней до Петербурга.

Наконец, настало время проделать последний участок пути в Россию, и они доехали без приключений до Кёнигсберга, а затем до Мемеля. Из Риги Дашкова написала Семену 17/28 июня 1782 года о той радости, с какой узнала о рождении племянника Михаила^[379]

. Наконец, в июле она прибыла в Петербург. Около семи лет прошло с ее отъезда, и за это время она дала сыну выдающееся образование, познакомила его с лучшим, что мог предложить просвещенный Запад, и обеспечила его назначение и карьеру. Хотя вопрос о будущем дочери был еще не ясен, Дашкова была счастлива — она осуществила все свои желания и теперь, что бы ни случилось дальше, она была дома.