Екатерина Дашкова: Жизнь во власти и в опале

Недовольство Дашковой Петром отражало чувства многих, особенно тех, кто хотел видеть Екатерину на троне как регентшу при малолетнем сыне Павле. Несмотря на многочисленные приглашения, Дашкова предпочитала не появляться при дворе, ссылаясь на плохое здоровье, пока сестра Елизавета не послала ей письмо, в котором объяснила, что Петр не верит в ее недомогание. Уверенная в своем интеллектуальном превосходстве и гордая им, Дашкова не могла в то же время не завидовать высокому положению сестры. Боясь последствий выказываемого государем недовольства, она появилась при дворе и, согласно «Запискам», была немедленно атакована Петром. Дашкова едва могла поверить своим ушам, когда Петр велел ей не игнорировать его и собственную сестру, поскольку он вознамерился жениться на Елизавете, как только избавится от жены. Согласно Екатерине, Петр «хотел переменить веру, жениться на Лизавете Воронцовой, а меня заключить в тюрьму»^[98]. Без сомнения, он сослал бы Екатерину в монастырь — традиционное место для неугодных при царском дворе женщин. Андрей Болотов писал о «чрезвычайной и непомерной любви»^[99]

государя к Воронцовой. Однако в преданности Петра Елизавете можно усомниться после описания М. М. Щербатовым ухищрений, к которым прибегал государь, чтобы скрыться от любовницы и провести ночь с княгиней Куракиной^[100]. Елизавета отнюдь не была привлекательной женщиной, способной увлечь императора и надолго приковать к себе его внимание. Екатерина, которую, правда, нельзя назвать в данном случае беспристрастной, отзывается о Елизавете уничижительно, сравнивая с нею Дашкову: «Она была младшей сестрой любовницы Петра III, и 19 лет от роду, более красивая, чем ее сестра, которая была очень дурна. Если в их наружности вовсе не было сходства, то их умы разнились еще более: младшая с большим умом соединяла и большой смысл; много прилежания и чтения, много предупредительности по отношению к Екатерине привязали ее к ней сердцем, душою и умом»^[101]

. Панин также писал: «Его [Петра] любовница, фрейлейн Воронцова, была уродлива, глупа, надоедлива и неприятна»^[102].

Члены семьи Воронцовых не одобряли связь Елизаветы с Петром безоговорочно, хотя она и предоставляла им доступ к императору. Большинство из них терпеть не могли скандалов, а русское общество XVIII века могло вынести многое, если дело не доходило до скандала. К сожалению, Елизавета была известна своим истеричным поведением при дворе. Екатерина описывает в мемуарах ревность Елизаветы после сильной ссоры с Петром: «На другой день, после обеда часу в пятом она прислала ко мне письмо, прося меня, дабы я для Бога самого пришла к ней… Я пошла к ней и нашла ее в великих слезах; увидя меня, долго говорить не могла; я села возле ее постели, зачала спросить, чем больна; она, взяв руки мои, целовала, жала и обмывала слезами»^[103]

. В другом случае она устроила сцену, отказавшись носить портрет Екатерины, положенный ее фрейлинам, и настаивая на портрете Петра^[104].

Михаил Воронцов считал поведение племянницы позорным пятном на имени семьи, он устал от ее истерических сцен при дворе. Александр писал, что связь его сестры была «неприятна для моей семьи», он сожалел о ее репутации распущенной, неуравновешенной женщины^[105]

. В автобиографии он, правда, попытался реабилитировать сестру и защитить ее доброе имя, утверждая без всякого основания, что отношения между Елизаветой и Петром «можно характеризовать как платонические»^[106]. Дашкова была менее снисходительна и критиковала Елизавету за то, что та думала только о себе, о Петре, о своих удовольствиях, но не о своей семье — и Михаил Воронцов согласился с этим. В конце концов, Дашкова не могла понять, почему Петр предпочел грубую и непривлекательную сестру разумной, остроумной, благопристойной и красивой Екатерине. Тем не менее она покорилась странностям своего крестного и осталась при дворе.

В общем, описание Дашковой царствования Петра нелестно и субъективно. Жизнь при дворе казалась ей нереальной — всё переменилось, люди играли теперь новые, непривычные роли в новых, недавно приобретенных и часто смешных костюмах. В ее описаниях юмор сменяется насмешкой, когда образ маскарада используется для сатиры на Петра и его придворных. Дашкова вспоминает, как, проходя через зал, полный различных сановников, она «решила, что попала на маскарад. Все сменили мундиры, и даже старик князь Трубецкой… был затянут в мундир» (32/52)^[107]. Ощущение искусственности и анахронизма передается также в кратком наброске портрета Никиты Панина, который описывается как «немного старомодный, одевавшийся изысканно и носивший парик à trois marteaux…[108] всем обликом походивший на придворного Людовика XIV» (35/55).