Эхо

Рудольф убрал в футляр скрипку и смычок.

— Нацисты очень сурово относятся к тем, кто сочувствует евреям.

Отец выпалил:

— Мы с тобой много раз говорили о политике. Ты никогда не поддерживал новый порядок! Ты же не можешь принимать всерьез эти дикие законы. Играть только ту музыку, которую одобрил Гитлер! Читать только те книги, которые одобрил Гитлер! Видеть только то, что хочет Гитлер!

Фридриху отчаянно хотелось прикрикнуть на отца. Он что, забыл, что ему больше не позволено быть вольнодумцем? Забыл свое обещание держать язык за зубами? Забыл, что Фридриху нужно произвести хорошее впечатление?

— Времена меняются, — сказал Рудольф, защелкивая футляр. — Я соблюдаю новые законы во имя Германии и ради благополучия моей семьи.

Он махнул рукой в сторону Фридриха:

— Мартин, ты собственного-то сына видел? Возможно, новые законы не зря принимают.

Фридриху обожгло лицо, словно от пощечины. Значит, вот что думают люди, глядя на его родимое пятно? Спасибо за новые законы?

— Я пойду. — Йозеф поднялся.

— Нет! — крикнул отец.

И добавил тише:

— Ты — мой гость.

Рудольф взял свое пальто.

— Мартин, ты выбрал. Надеюсь, ты понимаешь, что я буду вынужден обсудить это с братом. — Он покачал головой. — Ты меня огорчил, и брат наверняка тоже не обрадуется. О чем ты только думал?

И он ушел, хлопнув дверью.

Отец рухнул в кресло, бормоча себе под нос:

— Я думал, помузицируем…

Он посмотрел на Йозефа, потом на Фридриха.

— Я не знал, что так получится. Думал, вы поладите. Мы же все музыканты…

Йозеф положил отцу руку на плечо:

— Ты наивен, друг мой. Зря ты за меня вступился. Тебя за это не похвалят. А я ничем не смогу помочь.

— Это я должен был тебе помогать, — сказал отец.

Йозеф принялся убирать альт в футляр.

— Мне тоже нужно идти. Пойдут разговоры… Фридрих, мой тебе совет: будешь готовиться к прослушиванию — не выбирай еврейских композиторов. Играй Вагнера. Гитлер без ума от Вагнера, а значит, его сторонники тоже любят Вагнера. К тому же Вагнер — прекрасный композитор, независимо от политики. Прощайте, друзья!

Он подхватил свое пальто и быстро вышел за дверь.

Фридрих спросил:

— Что теперь будет?

Отец тяжело вздохнул:

— Меня, конечно, вызовут для допроса. Что потом — не знаю. Нужно было мне промолчать… — Он съежился и стал вдруг казаться совсем маленьким. — Мы с Рудольфом больше двадцати лет дружили. Вместе ходили на концерты. Я учил его дочку играть на виолончели… Фридрих, кругом царит бессмыслица. Соседи доносят на соседей. Друзья — на друзей. Все боятся. Какие ужасы еще нас ждут?

Фридрих усадил отца на диван и налил ему чаю.

— Сиди здесь, отец. Я пойду за дядей Гюнтером.

17

Дядя Гюнтер расхаживал по комнате, пока Фридрих с отцом рассказывали.

Потом он поставил стул напротив дивана, где они сидели, и посмотрел прямо на них.

— Вы понимаете, что нужно делать?

Отец кивнул:

— Мы должны уехать.

— Уехать из Троссингена? — спросил Фридрих. — Но мы же вернемся к прослушиванию?

Отец жалко сморщился:

— Прости… Мне так жаль.

Дядя Гюнтер очень серьезно покачал головой:

— Фридрих, ты не понял. Не из Троссингена. Мы должны уехать из Германии.

— Сынок, если бы можно было как-то иначе избежать опасности…

— За нами теперь будут следить, — сказал дядя Гюнтер.

Фридрих обмяк, привалившись к спинке дивана. Уехать из Германии? Покинуть дом, где он прожил всю свою жизнь? Все закружилось, голоса отца и дяди доносились будто издалека.

Как можно скорее… завтра… Мы с Фридрихом пойдем на работу как обычно… Забери деньги из банка, только не слишком много, чтобы не вызывать подозрений… Соберите вещи заранее… Нужен предлог… В Берлин, повидать Элизабет… Встретимся у Гюнтера… Будем идти по ночам, а днем спать под открытым небом… На юг… Берн, Швейцария…

Фридрих посмотрел на отца, на дядю Гюнтера. Неужели это все взаправду?

Он медленно побрел к себе наверх. В спину ему неслись тихие голоса из гостиной. Папа и дядя Гюнтер строили планы побега.

Фридрих, глубоко несчастный, присел на край кровати. Все его надежды и мечты развеялись. Привычный мир разбился вдребезги. Как могла жизнь перемениться в одну минуту?

Он тронул рукой прислоненную к кровати виолончель. Завтра ночью они унесут музыкальные инструменты к дяде Гюнтеру. В его квартире есть кладовка, где их можно спрятать. И сколько они там будут томиться? Месяцы? Годы? Вечно?

Фридрих вынул из кармана гармонику и стал играть «Иисус — всегдашняя мне радость» — финальный хорал из кантаты № 147 Баха. Невольно вспомнил, как впервые его услышал.