Эхо

Рано утром в понедельник Фридрих с дядей перед работой зашли проверить дом. Фридрих невольно мечтал: вот они придут, а отец сидит на кухне и листает ноты.

Фрау фон Гербер подметала крыльцо. Она кивнула им, когда они проходили мимо.

— Фридрих, я видела, как твоего отца уводили. Есть новости?

Фридрих покачал головой. Знать бы наверняка, почему она спрашивает — беспокоится за них или просто любит посплетничать?

— Очень печально, что власти решили, будто господин Шмидт им враг, — сказал дядя Гюнтер. — А он просто импульсивный музыкант.

— И всегда таким был, — подхватила фрау фон Гербер. — Постоянно весь в бурных эмоциях. Вот Элизабет делает честь семье и новому правительству! — Она указала подбородком на нацистский флаг в своем окне. — Я намерена последовать ее примеру. Мне не нужны неприятности.

Она быстро оглянулась через плечо и скрылась в доме.

Фридрих уставился на флаг.

— Фрау фон Гербер?

Дядя Гюнтер потянул его за рукав.

— Не надо верить всему, что видишь. Пойдем проверим, что у нас.

Подойдя к своему дому, они увидели, что дверной косяк расколот. Переглянувшись, они осторожно вошли внутрь. Фотографии на стене висели криво, а шапки и пальто были кучей свалены на полу возле вешалки. Одна лишь кукушка не пострадала.

— Может, еще не все так плохо, — сказал Фридрих.

Судя по лицу дяди Гюнтера, застывшего на пороге гостиной, все было очень плохо.

Фридрих подошел к нему и ахнул. В комнате царил разгром. Вся мебель опрокинута. Старые смычки от виолончелей разломаны на куски. Ноты и книги разбросаны. Только книга Адольфа Гитлера осталась одиноко стоять на полке.

Фридрих и дядя Гюнтер обошли весь дом. Обыск прошел во всех комнатах, и везде все было перевернуто вверх дном. Вещи из комодов и шкафов вытряхнуты. И только в комнате Элизабет не тронули плакат с юношей и девушкой в нацистской форме.

— Фридрих, иди на фабрику. Скажи Эрнсту, что я приболел, но завтра выйду на работу как обычно. О том, что к нам приходили, ни слова. Ты меня понял?

— Я хочу с тобой остаться, — сказал Фридрих.

Дядя Гюнтер покачал головой:

— Я постараюсь что-нибудь выяснить, но потихоньку. У меня есть друг в полиции, ему можно доверять. Он мне кое-чем обязан. Я попрошу его разузнать в полицейском управлении. А ты иди на работу как ни в чем не бывало. До вечера!

О том, что отец арестован, узнали очень быстро.

Когда Фридрих вошел в цех, ему было настолько не по себе, как никогда не бывало из-за родимого пятна. Казалось, все на него смотрели — кто с беспокойством, кто с превосходством, словно хотел сказать, что отец сам виноват, надо было думать, что делает. И слишком привычные взгляды — жалостливые, только на этот раз не из-за внешнего вида.

Опустив голову, Фридрих проскочил на свое рабочее место и принялся за дело. Когда в цех заглянул Эрнст, Фридрих сказал ему, что дядя Гюнтер нездоров, но обязательно придет завтра.

Эрнст кивнул.

— Фридрих, я крайне огорчен известием о Мартине.

Он говорил так искренне, что Фридрих не решился поднять взгляд — боялся, что заплачет.

Зато Ансельм, когда принес новую партию гармоник, пыжился, словно петух на насесте.

— В следующий раз ты небось два раза подумаешь, прежде чем отказываться от приглашения на собрание, а, Фридрих?

Фридрих продолжал работать, упорно отводя глаза.

Ансельм наклонился над его столом:

— Через месяц будет молодежный митинг по случаю зимнего солнцестояния. Ты идешь со мной, и не спорь. Нам же не надо, чтобы с твоим дядей случилось то же, что и с отцом, верно, Фридрих?

И он ушел вразвалочку, насвистывая.

Угроза жгла изнутри. Фридрих стиснул зубы, чтобы не ляпнуть чего-нибудь такого, о чем потом пожалеет.

21

Когда Фридрих пришел с работы, дядя Гюнтер ждал его у себя на кухне, сидя за столом.

Фридрих придвинул себе стул и сел. Вгляделся в дядино расстроенное лицо:

— Не очень хорошие новости?

Дядя Гюнтер покачал головой:

— Его увезли в Дахау вместе с другими политзаключенными.

Дахау. «Труд освобождает». Фридриха пробрала дрожь.

— Трудовой лагерь?

— Да, — сказал дядя Гюнтер.

— Надолго? — шепотом спросил Фридрих.

— Не знаю. Я повидался с друзьями, у них там родственник сидит. Сроки дают разные — кому всего месяц, кому несколько лет. Все зависит от того, сколько, по мнению нацистов, нужно времени, чтобы перевоспитать заключенного.

Фридрих смахнул слезы.

— А не может заключенный просто взять и сказать, что он перевоспитался?

— У них есть способы, чтобы определить, искренне он говорит или притворяется, — ответил дядя Гюнтер. — В лагере тоже есть шпионы под видом заключенных. Все письма читают и за семьями арестованных тоже следят, чтобы выловить еще недовольных.

— Они и тебя попробуют подловить?

Дядя Гюнтер сжал ему локоть:

— Может быть, но давай пока сосредоточимся на твоем отце. Есть способ сократить ему срок заключения.

Фридрих подался вперед:

— Как это?

Дядя Гюнтер оглянулся, как будто их и здесь могли подслушать:

— После того как заключенный пробудет в лагере месяц, кто-нибудь из родственников может привезти коменданту выкуп. Тогда арестанта отпустят на поруки.