Эхо Непрядвы

– Пусть! Они пополнят число наших рабов и удобрят степь своей кровью. Приказано всех, кто не пасет своего скота, а живет грабежом и вымогательством, кто избегает ясачных списков и не придерживается указанных ему мест кочевий, кто бродит по степи без ярлыков, хватать и забивать в колодки, а тех, которые не годятся для работы, – убивать на месте. Это справедливо. Государство, которое терпит сброд, само превращается в сброд.

От реки донеслись громкие голоса, сотник насторожился.

– Кого-то еще поймали…

Появились двое воинов, они волокли мокрого человека. Вавила ахнул: Роман!

– Мы нашли его связанного в воде, – пояснил воин.

Сотник усмешливо следил за тем, как купец самолично взялся растирать у костра синего, полуживого раба. Странные эти русы.

– Они хотели его хорошо прополоскать, а потом изжарить.

– Неужто правда, сотник?

– Зачем бы им класть его в воду? А из тебя или мальчишки шаман выпил бы кровь. Другого они приберегли бы к своему празднику или принесли в жертву рогатому богу. Поганое племя.

Роман медленно приходил в себя. Татары, завернувшись в овчины, подремывали у костра. Их сторожа молчали.

Утром нашли след вождя-шамана, уводящий за реку. Воин, стоявший всю ночь поблизости, клялся, что не слышал даже шороха мыши. Отряд решил двигаться по следу – за голову вождя плосколицых, упорно сохраняющих обряд поедания пленников, обещалась большая награда. Захваченных разбойников, связанных длинной волосяной веревкой, погнали на ближнее становище.

– Что с ними сделают? – спросил Вавила.

– Может, кто захочет выбрать себе раба. Но какие из них рабы? – даже скота пасти не умеют. Видно, придется поучить на них стрельбе из лука наших мальчишек. Прощай, купец!

– Прощай, наян.

Татарин пришпорил коня и помчался к броду. У седла его на ремешке, продернутом сквозь уши, болтались головы разбойников, в том числе и упокоенных Вавилой. За них полагался бакшиш.

Кони путников были оседланы, и они сразу покинули страшное место. В голове Вавилы с трудом совмещались величавые города, окруженные оливковыми и лимонными рощами, изумительной красоты храмы, под сводами которых гремят торжественные мессы, и это степное племя, что, поедая людей, приносило обет верности своему страшному божку, пришедшему из каких-то темных времен. Не самого ли божка видел он прошлой ночью в залитой кровью саманной юрте при мрачном свете смоляного факела? Но вот странная мысль: хуже ли это людоедское племя тех разнаряженных людей в заморских городах, которые покупают в рабы двуногих собратьев и замучивают их до смерти в каменоломнях и на галерах? Да и виноваты ли злосчастные людоеды в том, что когда-то всесильная Орда лишила их скота и пастбищ, загнала в волчьи урманы, обрекла на звериную жизнь? Помнится, читал им коломенский поп в старой книге: во всех землях, где проходили ордынские завоеватели, люди стали подобны волкам. И как Русь-то не одичала?! А вот те, в заморских городах, воздвигнутых на чужом золоте и чужой крови, они устояли бы, не выродились в полузверей?..

Кони постепенно перешли на шаг, Анюта, пугливо льнувшая к Вавиле, спросила:

– Неуж наяву было?

– И мне, Аника-воин, кажется – померещилось. При ясном-то солнышке в этакую чертовщину кто поверит? А вот ночь придет…

– Ой, боюсь! То ж небось сам нечистый был. – Она троекратно перекрестилась.

– Не пужайся. Не выдадим тебя и дьяволу.

Она тихо спросила:

– А людей страшно убивать небось, дядя Вавила?

– Людей-то?..

– Этакую нечисть людьми называть! – рассердился Роман. – Оне хуже зверья. Ну-ка, где бы мы были теперь, кабы не татары, а?

– Ладно о том, – оборвал Вавила. – Я вот слыхал: за морем есть целые народы такого обычая… Да ну их! Урок нам крепко надо запомнить. Пока ночевали со всякой опаской, худа не случалось. Рано по-домашнему зажили.