Экономика добра и зла

Похоже, что animal spirits есть нечто, нас мотивирующее, оживляющее, неким иррациональным способом подгоняющее и дающее нам цели, желания, надежды или мечты. Эта сила непредсказуема, необузданна и не поддается математическому анализу. «Джон Мейнард Кейнс точно определял animal spirits как те самые непредсказуемые движущие человека силы, влияющие на операции с ценными бумагами и подгоняющие экономические циклы»[891]. В связи с

animal spirits уместно вспомнить и слова двух великих экономистов о том, что люди «могут руководствоваться и неэкономическими мотивами, вести себя нерационально и упорствовать в своих заблуждениях»[892].

Естественность неестественного

С чьей бы точки зрения — дарвинистов, креационистов или любой другой — мы на человека ни взглянули, ясно одно: он недалеко ушел от животного. И все же животные в чем‑то другие. В большинстве языков названия зверей в применении к человеку имеют обидное значение (свинья, крыса, гусь), но иногда выражают одобрение (лев, тигр, лань). Другие формы оскорблений содержат в себе упоминания наших скрытых от глаз частей тела, половых и репродуктивных органов. Вопрос в том, можно ли здесь найти какие‑либо параллели. Может, мы указываем на то, что скрываем? Не только на зверя в нас, но и на наготу? Какая связь между нашей стыдливостью и звериной сущностью? Мы издеваемся и насмехаемся над тем, что является для нас табу, чего стесняемся, — над нашей сексуальностью, к примеру. Но, ради бога, что общего это имеет с экономикой?

Похоже, что мы, люди, являемся единственными существами, для которых естественно быть неестественными. И наоборот, быть неестественными для нас естественно. Возьмем, к примеру, наготу: хотя она в буквальном смысле слова была нашим при‑родным состоянием, мы считаем ее неестественной. Некоторые авторы полагают наготу неприкосновенным табу нашего общества[893]. «Разве обнаженный человек не больше “похож на себя”? В определенном смысле, нет… В этом смысле на себя похож одетый», — пишет К. С. Льюис[894]. Люди, по его словам, «облачились в наготу, как в ритуальные одежды, или обрядились в нее, как в маскарадный костюм»

[895]. Возможно, для них она связана с представлением о «нагом дикаре, удовлетворенно сидящем в траве»[896]. Нагота, следовательно, указывает на дикую примитивность, а животная неприхотливость — на удовлетворенность.

В истории из Книги Бытия Адам и Ева были изначально наги и жили себе так в состоянии блаженства в совершенном райском саду. Вкусив запретный плод с древа познания, они осознали собственную наготу и впервые почувствовали стыд. И тогда ощутили необходимость прикрыть данное им при рождении, свою естественность [897]

. Другими словами (важными для экономиста), листья, закрывающие интимные части тела, фактически являлись первым внешним владением, какое человек когда‑либо имел. Как будто бы у Адама и Евы вдруг появилось чувство, что им чего‑то не хватает, и сами по себе, нагие, они какие‑то незавершенные. Им понадобилось нечто большее. Если перефразировать дилемму Фромма «иметь или быть», то Адаму и Еве уже было недостаточно просто быть, им стало нужно еще и иметь[898]. Владея чем‑то материальным, они чувствовали себя естественней. Первое принадлежащее им имущество Адам и Ева использовали для того, чтобы прикрыть свой стыд. До грехопадения их все устраивало (даже нагота).

Затем следует первый случай трансакции, отраженный в Книге Бытия, — дарение, когда «сделал Господь Бог Адаму и жене его одежды кожаные и одел их»[899]. И тогда впервые произошло нечто неестественное, продолжающееся и сегодня: мы надели звериную кожу и носим ее поверх своей, человеческой. Так мы чувствуем себя (намного) лучше. Желание чем‑то защититься, что‑то иметь (охрана своего «я» через обладание), самим не подставляться под удар, беречься (не быть одинокими в этом мире, не быть нагими) привело нас к потере свободы и к зависимости от так нам теперь необходимых вещей. Цитата из Жан‑Жака Руссо прекрасно выражает эту мысль: