Эксгибиционист. Германский роман

Мне запомнился момент, когда мы оказались в баре «Наутилус». Не помню, сколько часов к тому моменту прошло, но это уже явно было не утро. Сидя в этом баре, мы стали употреблять текилу и джин с тоником, даже съели мескалинового червяка, который плавал в бутылке с текилой. Подействовал червяк или нет, сказать затрудняюсь, потому что мы и так находились в предельном галлюцинозе, на фоне которого было трудно вычленить дополнительные воздействия. Во всяком случае, нас стал дико разбирать хохот, и мы поняли, что источником этого хохота является не столько червяк, сколько джин с тоником, который почему-то, ложась на наше состояние, порождал безудержную смешливость. Смешливость порождалась и тем, что нам стало казаться, будто мы находимся в подводной лодке. В баре были окна в форме иллюминаторов. Мы видели за стеклами иллюминаторов гигантские толщи океанической влаги. Поэтому мы стали как-то тормозить в этом баре, мы не понимали, как же выйти, у нас ведь не было скафандров. От этой мысли мы все больше и больше хохотали, уже ведя себя явно неприлично. Какие-то компетентные лица в форме официантов стали говорить нам, что пора покинуть заведение, потому что оно собиралось закрываться. Нам пришлось все-таки выйти, мы увидели там целый затопленный город, раскинувшийся на морском дне. В этом городе, несмотря на полную затопленность, ездят какие-то машины по улицам и даже вроде бы ходят люди. Всё это нам показалось настолько мучительно смешным, что мы не выдержали и упали прямо на асфальт посередине улицы. Мы долго там лежали, извиваясь от смеха, вокруг нас ездили машины, а нам всё казалось, что небо, куда мы смотрели, – это вода, океанская толща.

Инсталляция МГ «Янтарная комната». 1992

В какой-то момент Ику потянуло в общество своих соотечественников, а соотечественники – это очень специфическая прослойка чехов, живущих в Вене. Сначала мы попали в поразительный клуб, где собирались представители этой прослойки, а потом поехали в гости к неким порнорокерам. Это была команда рока, состоящая из женщин и мужчин, которые во время своих концертов неизменно раздевались и занимались сексом на сцене, что являлось частью их порнороковской программы. Надо сказать, что венские чехи меня просто потрясли своей нуарностью. Они очень сильно отличались от пражских и чешских чехов в сторону какого-то мрачка, дикой, совершенно разнузданной богемности с налетом инфернализма. Меня это немного пугало, но одновременно и смешило. В общем, это было что-то очень экстремальное. Закончилось всё тем, что я оказался все-таки в галерее, где мне предстояло потом какое-то время жить: там имелось гостевое пространство. Это была галерея Гриты Инзам, где нам предстояло сделать выставку.

Не помню уже, кто меня туда пустил, я еще не видел галеристку, но после трех суток блуждания по Вене я наконец-то лег в кровать с намерением поспать. Тут у меня стал «отверзаться слух». Я сначала услышал абсолютно всё, что происходит на этаже, все разговоры, которые велись в соседних помещениях. Затем я услышал весь дом полностью, причем аудиальная галлюцинация заключалась в том, что все эти звуки слышались одновременно, но при этом не смешивались. Можно было различить каждую фразу, проследить за всеми разговорами, хотя большую часть разговоров я не понимал: они велись на австрийском диалекте немецкого языка. Потом я услышал всю улицу за пределами дома. Услышал множество звуков. Я понял, что этот звуковой хаос меня просто затягивает, как своего рода бездна, что в нем я должен найти ориентир, какой-то звук или поток звуков, на который мне надо вырулить. Двигаясь исключительно слухом, потому что физически я лежал в кровати, блуждая среди этих потоков звуков, которые протекали улочками Вены, я услышал звук пения. Среди множества шумов звучало пение, как я почти сразу понял, на греческом языке. Я услышал хоровое церковное пение, различил слова «Кирие элейсон» – «Господи, помилуй». Греческое пение, явно православное. Я примерно выстроил в сознании пространственную схему, исходя из которой я понимал, где в городском пространстве находится источник этого пения. Оно показалось мне абсолютно прекрасным, к тому же спасительным, неким маяком, на который мне следует ориентироваться в этом океане звуков. Я встал, оделся, спустился на несколько этажей вниз, вышел из этого большого старинного дома. Прошел по улице, свернул в другую улицу и там увидел греческую церковь. Войдя в нее, я услышал это пение, оно продолжалось. Объятый этими звуками и этим невероятным состоянием литургии, я какое-то время стоял в этой церкви. Это был сильный религиозный приход – невероятно круто было стоять в этой греческой церкви, внимая пению «Кирие элейсон».