Эксгибиционист. Германский роман

Именно в этой волшебной комнате одна юная обитательница Петербурга впервые попросила меня нанести развернутый рисунок на ее обнаженное тело. Я изобразил на ней по ее просьбе китайский горный ландшафт, насыщенный водопадами, пагодами, облаками, павильонами, башнями созерцания и одинокими путниками, бредущими по горным тропам под дырявыми зонтами в узорчатых халатах, раздуваемых горным ветром. Пока этот стилизованный ландшафт разливался по горячему ландшафту ее молодого тела, мы оба возбудились не на шутку, и это в результате привело к тому, что рисунок, не успев еще высохнуть, был смазан и отчасти отпечатался на моем собственном теле.

Эта игра взаимных отражений и оттисков привела меня в состояние восторга, кажется, девушку тоже, и мы долго обменивались учтивостями в старокитайском духе, навеянном стилистическими особенностями смазанного ландшафта: «Достопочтенная горная фея, не соблаговолите ли оказать гостеприимство озябшему путнику в хижине из рисовой бумаги?» – «Достойнейший путник, не стоит ли вам скрыть ваше лицо в рукавах, чтобы глаза ваши не были уязвлены яростным солнцем высокогорья?» Ну и так далее в этом духе.

Впоследствии я практиковал телесное рисование в более целомудренном ключе, и порою устраивались сессии, где разрисовывалось сразу по четыре или пять девушек, что особенно привлекало меня, так как живые рисунки могли затем взаимодействовать друг с другом, кружиться в танце, взявшись за руки, водить хороводы, выстраиваться в некие последовательности…

Мы с Африкой и его старшим братом Валерой в те годы вели ночной эфир на радио «Рекорд» – существовала тогда такая суперволна для рейверов. Меднозубый Валера представлялся в контексте этого эфирного дела диджеем по кличке Доктор Мабузо, он ставил музыку, мы же внедряли в мозги ночного молодежного населения различные новшества: например, мы изобрели такой революционный жанр, как «радиофильм». Первым «радиофильмом» стал мой рассказ «Предатель ада» – культовое литературное произведение конца 90-х годов, ныне забытое. «Радиофильм» отличается от радиоспектакля или же просто от чтения вслух: в мозг слушателя загружается огромное количество визуальных, можно даже сказать оптических гэгов, которые с легкостью пробуждаются воображением, воспламененным к жизни магией словесных конструкций и ночного балтийского ветра. Сквозь этот же ветер мы затем неслись в черном автомобиле, наши эфирные тела ликовали – колобком я закатывался на Васильевский остров, в маленькую квартиру, где жили мои друзья Витя Мазин и Олеся Туркина. Там мы с Виктором Аронычем Мазиным писали совместные книги: одну – про Моисея, другую – про сновидения.

Короче, множество было увлекательных занятий, но к концу каждого месяца приходилось возвращаться в Schloss Solitude, чтобы присутствовать на ритуальном monthly dinner, чтобы к исходу этого пира рукоплескать кирпичноликой Аните, а на следующее утро являться в замковую бухгалтерию за вожделенной тысячей дойчемарок, которая в те времена составляла Доединственный стабильный источник нашего с Элли финансового благополучия.

Элли сушила свои прекрасные влажные волосы, собираясь на свидание с немецким художником, я же мечтал о ветреных улицах Петербурга, или же о крымских тропинках, излучающих лекарственные ароматы горячих летних трав, или об одесских откосах над морем, либо уносился мыслями в далекое прошлое, в интровертное и игривое детство. Снова и снова я пытался убедить себя, что Замок Одиночества – это вовсе не зловещая ловушка, призванная поиздеваться над моей непоседливостью. Я пытался найти сходство между этим удушающим Замком и блаженными советскими домами творчества, которые я всегда так любил. Итак, нырнем вслед за моими замковыми мечтами в нежную детскую бездну, в объятия иных замков – социалистических Дворцов Сакрального Уюта!

Глава тридцать третья

Крокодил. Советские писатели