Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова

Послѣдующіе узники продолжали копать, кто по энерціи, кто изъ честолюбія, не преслѣдуя никакихъ матеріальныхъ выгодъ и не ожидая отъ своей работы внезапнаго повышенія. Они опускались медленно, но вѣрно.

Глубина колодца сдѣлалась, наконецъ, такъ велика, что голосъ со дна достигалъ ушей стражи не ранѣе чѣмъ черезъ полчаса. Это служило неисчерпаемой темой для остротъ новичкамъ-узникамъ и порождало массу веселыхъ qui pro quo и сюрпризовъ.

Случалось, что неопытный или малосообразительный узникъ требовалъ соли къ бульону, уже сдѣлавъ одинъ-два глотка; требованіе исполнялось стражей съ нѣмецкой аккуратностью, но соль приходила къ сладкому. Горчица спускалась къ кофе, кусокъ сахара къ нему будилъ новичка, падая ему на голову во время послѣобѣденнаго сна.

Въ концѣ концовъ, узникъ пріучился угадывать всѣ свои желанія за полчаса, и шероховатости сглаживались.

Мы поблагодарили Мифасова, а Крысаковъ повторилъ зловѣщее обѣщаніе придти во дворъ замка съ ящикомъ и красками.

Насколько онъ это исполнилъ, видно изъ слѣдующей колкой замѣтки небольшой Нюрнбергской газеты.

«Интересно, о чемъ думаеть администрація Замка, на глазахъ которой выносится драгоцѣнные остатки старины цѣлыми ящиками. Не далѣе чѣмъ вчера нашимъ сотрудникомъ былъ замѣченъ выходящій изъ воротъ Замка человѣкъ въ рыжей шляпѣ, согнувшійся подъ тяжестью покоившагося на его спинѣ громаднаго ящика. Съ трудомъ протащивъ ящикъ въ ворота, неизвѣстный медленно скрылся по направленію къ вокзалу.

Судя по размѣрамъ и формѣ ящика, — замѣчаетъ сотрудникъ — это должна быть драгоцѣнная кровать изъ пятой комнаты Замка, стулъ и подставка для часовъ изъ четырнадцатой. Не исключена возможность исчезновенія и самыхъ часовъ, предусмотрительно завернутыхъ въ гобленъ.

Интересная деталь; осторожный „любитель старины“ имѣлъ при себѣ запасъ кистей и красокъ для быстрой перекраски вещей въ случаѣ преслѣдованія… Кѣмъ? Ужъ не нашей ли полиціей?»

Мы поспѣшно выѣхали изъ города.

Да здравствуетъ Старый Нюрнбергъ и охраняющіе его граждане!

Въ Мюнхенъ!

МЮНХЕНЪ

Вынужденная ограниченность изслѣдованій. Болѣзнь. — Участіе товарищей. — Обмѣнъ рѣзкостями. — Въ Тироль.

Въ Мюнхенѣ я заболѣлъ.[3]

Рѣдко чья болѣзнь протекала среди такого сочувствія.

Товарищи на-перебой занимали меня разговорами съ цѣлью отвлечь мои невеселыя мысли отъ центра къ периферіи, отъ сущности моей болѣзни на второстепенные предметы внѣшней жизни.

— Попробую, дышетъ-ли онъ?

Они безъ устали комбинировали сладкія возможности перевезти меня на зеленые склоны Тироля, гдѣ бы смерть, разъ таковая была неизбѣжна, показалась бы мнѣ пріятной.

Бѣдняга Сандерсъ долженъ умереть, какъ подобаетъ человѣку съ золотымъ сердцемъ, — горячо говорилъ Крысаковъ. — Иначе я не прощу себѣ этого всю жизнь.

— Крошка Сандерсъ испуститъ духъ у подножія доломитовъ, — торжественно поднялъ руку Южакинъ.

— Мальчика слѣдуетъ отнести на ледникъ, — задумчиво говорилъ чистоплотный Мифасовъ. — Это одно въ состояніи предотвратить быструю порчу.

Они горячо обсуждали тексть телеграммы, которую пошлютъ изъ Тироля издателю, человѣку непосредственно заинтересованному въ датахъ нашей смерти. Каждому хотѣлось, чтобы была принята его редікція.

Южакинъ предполагалъ просто:

— Krochka sconclialsia — крошка скончался.

Крысаковъ и Мифасовъ, единодушные въ понятіяхъ о красотѣ, предпочитали болѣе изящное:

— Enfant est fini — дитя погибло.

Я присоединился къ большинству, и они уѣхали спокойными въ кабачекъ Симплициссимуса, шумно обѣщая послать по дорогѣ доктора, на случай — необходимости констатировать мою смерть.

Доктору не удалось этого сдѣлать и послѣ нѣсколькихъ неловкихъ пріемовъ со шприцемъ, онъ сказалъ:

— Вы здоровы.

Я съ нимъ не согласился и далъ ему девять марокъ. А чтобы смягчить этотъ поступокъ, спросилъ:

— Вы были въ Берлинѣ?

— Милостивый государь, — вѣжливо, но убійственно холодно отвѣтилъ онъ: — Если вы и не вполнѣ здоровы, то, во всякомъ случаѣ, настолько, чтобы отвѣчать за свои слова. Не такъ ли?

— Такъ, — сказалъ я невнятно.

— Тогда пусть вамъ будетъ извѣстно, что я былъ въ Лондонѣ, былъ въ Парижѣ, былъ гдѣ угодно, только не въ Берлинѣ.