Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова

«Впрочемъ, что я за дуракъ: если вы не придете на вокзалъ, какъ же вы узнаете, что мы вечеромъ у Рынка Свиньи? Тогда, вѣдь, вы не будете знать, гдѣ мы. Въ такомъ случаѣ, поѣзжайте въ „Палермо“ и вечеромъ просто ложитесь спать. Крысаковъ кланяется».

— А, ну васъ, — подумалъ я. — Не люблю людей, дѣлающихъ ложные шаги. Къ черту вашъ Рынокъ Свиньи! Поѣду-ка я лучше на Фьезоле, въ этотъ милый кабачокъ.

Потомъ я выяснилъ, что мои спутники къ концу вечера растеряли другъ друга и каждый очутился въ одиночествѣ. Это произошло потому, что Крысаковъ, вмѣсто того чтобы ждать Сандерса въ условленномъ мѣстѣ, рѣшилъ пойти ему навстрѣчу; Сандерсъ, наоборотъ, рѣшилъ зайти по дорогѣ за Мифасовымъ, а Мифасовъ отправился къ Крысакову, не нашелъ его, полетѣлъ на вокзалъ, — и четыре человѣка весь день бродили въ одиночествѣ по флорентинскимъ улицамъ. Каждый изъ нихъ былъ раздраженъ глупостью другихъ и, не желая ихъ видѣть, рѣшилъ провести вечеръ въ одиночествѣ.

Поэтому, Крысаковъ былъ чрезвычайно изумленъ, обнаруживъ меня на Фьезоле, въ излюбленномъ ресторанчик, а Сандерсъ и Мифасовъ, появившіеся почти въ одно время за нашими спинами, сочли это какимъ-то колдовствомъ.

Сначала, усѣвшись, мы сдѣлали кое-какую попытку разобраться въ происшедшемъ, но это оказалось такимъ сложнымъ, что всѣ махнули рукой, дали клятву не разлучаться и… курица по итальянски, выплывшая изъ ароматной струи асти, смягчила ожесгочившіяся сердца.

РИМЪ

Сандерсъ сокрушается. — Старина. — Я стараюсь перещеголять гида. — Колизей. — Сандерсъ въ Катакомбахъ. — Музей. — Тяжелая жизнь. — Художественное чутье. — Дорогая палка. — Уна лира.

Римъ не на всѣхъ насъ произвелъ одинаковое впечатлѣніе. Когда мы осмотрѣли его, какъ слѣдуетъ, Сандерсъ засунулъ руки въ карманы и спросилъ:

— Это вотъ и есть Римъ?

— Да.

— Это такой Римъ?

— Ну, конечно. А что?

— Гм, да… — протянулъ онъ, ехидно усмѣхаясь. — Такъ вотъ онъ, значитъ, какой Римъ…

— Да, такой. Вамъ онъ не нравится?

— О, помилуйте! что вы! Какъ же можетъ Римъ не нравиться? Смѣю-ли я…

Свѣсивъ голову, онъ долго повторялъ:

— Да-съ, да-съ… Вотъ оно какъ! Римъ… Хи-хи. А я-то думалъ…

— Что вы думали?

— Ничего, ничего. Городокъ-съ… Городочекъ-съ! Хи-хи.

— Мы пробовали разсѣять его огорченіе.

— Онъ, правда, немножко староватъ… Но за то…

— Да, да… Староватъ. Но за то онъ и скучноватъ. Онъ и грязноватъ. Онъ и жуликоватъ. Хи-хи!

Въ этомъ смыслѣ я рѣзко разошелся съ Сандерсомъ. Римъ покорилъ мое сердце. Я не могъ думать безъ умиленія о томъ, что каждому встрѣчному камню, каждому обломку колонны — двѣ, три тысячи лѣтъ отъ роду. Тысячелѣтніе памятники стояли скромно на всѣхъ углахъ, въ количествѣ, превышающемъ фонарные столбы въ любомь губернскомъ городѣ.

А всякая вещь, насчитывавшая себѣ пятьсотъ, шестьсотъ лѣтъ, не ставилась ни во что, какъ дѣвченка, замѣшавшаяся въ торжественную процессію взрослыхъ.

Я долго бродилъ съ гидомъ по форуму, среди печальныхъ обломковъ старины, и въ ушахъ моихъ звенѣли диковинныя цифры:

— Двѣ тысячи лѣтъ, двѣ съ половиной! Около трехъ тысячъ лѣтъ…

Итальянскiй нищiй.

Когда мы брели, усталые, по соннымъ отъ жары улицамъ, я остановился около мраморнаго, позеленѣвшаго отъ воды и лѣтъ фонтана и сказалъ:

— О! Вотъ тоже штучка. Я думаю, не изъ новыхъ.

Гидъ пожалъ плечами, сплюнулъ въ струю воды и возразилъ:

— Дрянь! Всего-то восемьсотъ лѣтъ.

На углу меня заинтересовала чья-то бронзовая статуя.

— Господинъ, — сказалъ гидъ, — если мы будемъ останавливаться около такихъ пустяковъ — у насъ не хватитъ недѣли.

— Вы это считаете пустякомъ?

— О, Господи-жъ! Поставленъ въ прошломъ столѣтіи!

— Однако, — сказалъ я. — Какъ же вы терпите эту ужасную новую ярко-позолоченную конную статую Виктора Эммануила?

— О, вѣдь это вещь временная. Этотъ памятникъ еще не готовъ.

— Почему?

— Онъ будетъ готовъ черезъ шестьсотъ-семьсотъ лѣтъ, когда позолота слѣзетъ. Тогда это будетъ благороднѣйшее старинное произведеніе искусства.

— Странный обычай. У насъ, въ Россіи, такимъ способомъ заготовляютъ только огурцы впрокъ. Разъ онъ не готовъ — не нужно было его открывать…

— Закрытыми такія вещи нельзя держать, — возразилъ гидъ. — Тогда позолота и въ тысячу лѣтъ не слѣзетъ.

Я проникся культомъ старины даже гораздо раньше, чѣмъ этого могъ ожидать гидъ.

Въ сумерки онъ зашелъ ко мнѣ въ гостинницу и предложилъ, лукаво ухмыляясь:

— Не желаетъ-ли господинъ посмотрѣть тутъ одинъ шантанчикъ?

— Старый? — спросилъ я.

— О, нѣтъ, совершенно новый, недавно отремонтированный.

— Такъ что-жъ вы мнѣ его предлагаете! Еще если лѣтъ восемьсотъ, девятьсотъ…

— О, тогда господину нужно пойти въ кафе Греко.

— Старое?

— О, да. Еще въ восемнадцатомъ вѣкѣ…