Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова

— Только-то? Нѣтъ, мой дорогой. Я полагаю — его можно будетъ посѣщать лѣтъ черезъ триста… и то съ большой натяжкой…

Я имѣю основаніе думать, что гидъ почувствовалъ ко мнѣ тайное почтеніе. Онъ поклонился и сказалъ:

— Въ такомъ случаѣ, не посмотрите-ли вы завтра соборъ Святого Петра?

— О, — равнодушно пожимая плечами, промямлилъ я. — Вы говорите, — Святого? Это, вѣроятно, что нибудь уже послѣ Рождества Христова?

— Да, но…

— Знаете, что? Отложимъ это до будущаго пріѣзда. Все таки будетъ годикомъ больше, а?

— Ну, я знаю, что господину нужно… Онъ завтра утромъ посмотритъ Колизей и термы Каракаллы.

— Ну, что жъ, — сказалъ я. — Я полагаю, что это меня позабавитъ.

На другой день утромъ автомобиль въ двадцать минутъ доставилъ насъ прямо къ Колизею. Былъ прекрасный жаркій день.

Лицо гида сіяло гордостью и торжествомъ.

— Вотъ-съ! Извольте видѣть.

— А гдѣ же Колизей?

Гидъ поблѣднѣлъ.

— Какъ… гдѣ?.. Вотъ онъ, передъ вами!

— Такой маленькій? Тутъ повернуться негдѣ.

— Что вы, господинъ! — жалобно вскричалъ гидъ. — Онъ громаденъ! Это одно изъ величайшихъ зданій міра. Пожалуйте, я вамъ сейчасъ покажу ямы, гдѣ содержались звѣри до представленія и откуда ихъ выпускали на христіанъ.

— Тамъ сейчасъ никого нѣтъ? — осторожно спросилъ положительный Мифасовъ.

— О, синьоръ, конечно. Вамъ со мной нечего бояться. Вотъ видите, остатки этихъ громадныхъ стѣнъ; всѣ онѣ были облицованы бѣлымъ мраморомъ — такую работу могли сдѣлать только рабы.

— А гдѣ же мраморъ?

— Монахи утащили въ Ватиканъ. Весь Ватиканъ построенъ изъ награбленнаго отсюда мрамора.

— Ага! — сказалъ Сандерсъ, — око за око… Сначала звѣри въ Колизеѣ драли христіанъ, потомъ христіане ободрали Колизей.

— О, — сказалъ гидъ, — христіанство погубило красоту Рима. Это была месть язычеству. Лучшіе памятники разграблены и уничтожены Ватиканомъ. Вамъ еще нужно взглянуть на бани Каракаллы и на катакомбы.

Добросовѣстный гидъ потащилъ насъ куда-то въ сторону, и мы наткнулись на грандіозныя развалины, на стѣнахъ которыхъ еще кое-гдѣ сохранилась живопись, а на полу — чудесная мозаика.

Мы, притихшіе, очарованные, долго стояли передъ этимъ потрясающимъ памятникомъ рабства и изнѣженности, надъ которымъ нѣсколько тысячелѣтій пронеслись, какъ опустошительный ураганъ, пощадивъ только то немногое, что могло дать представленіе намъ, узкогрудымъ потомкамъ, о мощномъ размахѣ предковъ.

И мнѣ захотѣлось остаться тутъ одному, опуститься на обломокъ колонны и погрузиться въ сладкія мечты о безвозвратно минувшемъ прошломъ. Такъ хотѣлось, чтобы никого около меня не было, ни гида ни Сандерса, съ его соннымъ видомъ и вѣчнымъ стремленіемъ завязать споръ по всякому ничтожному поводу, ни размашистаго громогласнаго Крысакова, ни самоувѣреннаго кокетливаго Мифасова, которому до сѣдой старины такое же дѣло, какъ и ей до него.

Въ это время ко мнѣ приблизился Мифасовъ и сказалъ тихонько:

— Вотъ она, старина-то!.. Такъ хочется побыть одному, безъ этого хохотуна Крысакова, безъ вялаго, дремлющаго Сандерса, которому, въ сущности, наплевать на всякую старину… Такъ хочется посидѣть часикъ совсѣмъ одному.

За моей спиной послышался шопотъ Сандерса:

— Васъ не смѣшатъ, Крысаковъ, эти два дурака, которые, вмѣсто того чтобы замереть отъ восторга, шепчутся о чемъ-то? Какъ бы мнѣ хотѣлось, чтобы никого изъ нихъ не было!.. Сѣсть бы въ уголочкѣ да помечтать.

— Да, да, — сказалъ Крысаковъ. — Мнѣ тоже. Чтобы никого не было!.. Ну, развѣ только вы, — деликатно добавилъ онъ.

Были мы въ катакомбахъ. Сырой, холодный воздухъ, зловѣщій шорохъ нашихъ ногъ, огонекъ свѣчи, освѣщающій пространство въ ладонь величиной, и тяжелое смутное настроеніе, которое еще больше усиливали вопросы Сандерса, неожиданно вступившаго въ полосу разговорчивости въ этомъ неподходящемъ мѣстѣ.

— Почему тутъ такъ темно? — освѣдомился онъ у монаха.

— Катакомбы.

— Ну, я понимаю — катакомбы! А все таки могло быть свѣтлѣе. Тутъ никто не живетъ?

— Конечно, нѣтъ. Здѣсь хоронили мучениковъ, а въ послѣднее время — папъ.

— Чьихъ? — безсмысленно спросилъ Сандерсъ, отколупывая пальцемъ кусокъ воска отъ свѣчки.

— Римскихъ.

Ага! Теперь уже, вѣроятно, нѣтъ древнихъ христіанъ? Времени-то, слава Богу, прошло не мало.

— Ради Бога, довольно! — сурово перебилъ Крысаковъ. — Теперь я понимаю, почему Сандерсъ такъ рѣдко разговариваетъ… У него есть солидныя основанія.

Большую часть времени, проведенаго въ Римѣ, мы тратили на хожденіе по музеямъ и картиннымъ галлереямъ.

Я подозрѣваю, что съ музеями у насъ съ самаго начала вышло недоразумѣніе: художники боялись показаться мнѣ и Сандерсу людьми некультурными, неитересующимися искусствомъ и, потому, едва успѣвъ пріѣхать въ городъ, уже неслись съ искаженными тоской лицами во всѣ картинныя галлереи города; мы, не желая показать себя передъ художниками людьми отсталыми, равнодушными къ ихъ профессіи, носились за ними.