Экспедиционный корпус

— Покорнейше благодарим, господин капитан! — гаркнули мы по старой привычке, смеясь в душе над офицером.

На этом все объяснения, вначале показавшиеся трагическими, были закончены. Оченин и Станкевич пошли в барак, а Бушико и я сели в машину и поехали обратно в первую сотню. Сидя в машине, Бушико сказал мне, что он получил анонимное письмо, в котором было описано, как четыре «африканца» попали в ля-Жу, но о подробностях умолчал.

*

Вечером, после отъезда Бушико в Салинс, Оченин и Станкевич передали своим товарищам во второй сотне, что побег в воскресенье не состоится. Вместе с Ананченко я пошел проведать Макарова. Тот еще не знал, что произошло сегодня, в лесу. Надо было рассказать ему об этом, потому что Бушико мог потребовать объяснений и от него. Однако все наши попытки увидеть Макарова не увенчались успехом. Дежурный по госпиталю канадец сообщил, что больной чувствует себя плохо.

В понедельник утром Бушико опять приехал в ля-Жу. Зайдя в канцелярию, он приказал Ананченко составить ведомость на выдачу солдатам денег за работу из расчета десять часов в сутки с оплатой по три франка семьдесят пять сантимов в день.

— А как быть с теми солдатами, которые работают не десять, а восемь часов? — спросил Ананченко.

— Сколько бы они ни работали, ты проставляй всем без исключения десять.

— А какую же тогда сумму им выдавать, господин капитан? — вновь спросил Ананченко.

— Ты совершенный болван, а еще ротный писарь, — сказал Бушико. — Выписывай всем по три франка семьдесят пять сантимов в день, а выдашь ту сумму, которая солдатом заработана. Если он работал десять часов, выплатишь за десять, а если работал восемь, выплатишь за восемь. Понятно?

— Так точно, господин капитан, — ответил Ананченко и добавил: — А за какую же сумму солдат должен расписаться, если ему причитается три франка в день?

— Видал дураков на свете, но такого, как ты, мне видать до сих пор не приходилось! — закричал Бушико. — Я же тебе русским языком говорю, козлиная твоя голова: выписывай всем по три франка семьдесят пять сантимов ежедневно. За эту сумму и должен каждый солдат расписаться. А получит столько, сколько он действительно заработал. Если он работал восемь часов, то выдашь ему три франка, если работал четыре, выдашь полтора франка. Если же он болел и на работу не выходил, то ничего не выдавай, а расписываться он все равно должен за три франка семьдесят пять сантимов. Понятно?

— Так точно, господин капитан! Тогда лишние деньги окажутся…

— Лишние деньги будешь сдавать мне, а я их буду пересылать обратно в Безансон, как излишек. Понятно?

— Никак нет, господин капитан, не понятно. По ведомости будет копейка в копейку или сантим в сантим, а на самом деле будет излишек. Я такой бухгалтерии никогда не видал. Это, наверное, французская, господин капитан?..

— Да, болван, это русско-французская… Да помни: если напутаешь, пойдешь в лес пилить сосны, а на твое место возьму другого, — заявил Бушико.

Когда поручик уехал, Ананченко долго занимался вычислениями по методу «русско-французской бухгалтерии». Оказалось, что излишек, который Бушико собирался «переслать в Безансон», составлял солидную сумму — больше одиннадцати тысяч франков…

Через несколько дней Макарову стало лучше. Приехавшему в госпиталь русскому фельдшеру было разрешено навестить больного. Фельдшер сообщил ему, что побег сорвался.

Макаров поспешил выписаться из лазарета и в пятницу пришел в канцелярию лагеря, как раз в тот момент, когда здесь были все, кто готовился к побегу. Снова начали обсуждать этот вопрос и после долгих споров решили во что бы то ни стало бежать в воскресенье.

Оченин и фельдшер пытались уговорить Макарова остаться в лагере на некоторое время, чтобы хорошенько поправиться после болезни. Но Макаров твердо заявил, что идет с нами.

— Завтра утром, — сказал он, — я еду в Салинс. Вернусь в шесть часов утра в воскресенье. Пусть Ананченко предупредит всех старших сотен, чтобы пришли в канцелярию за получением денег в воскресенье не позднее семи часов утра. Завтра вечером заготовьте на каждую сотню расписки, — надо утром быстрее отпустить старших. Передайте Станкевичу, пусть дурака не валяет и собирается без всяких разговоров. Объясните ему, что он пропадет в тюрьме или в ссылке после нашего побега, если только останется здесь.

— Будь покоен, уговорим Володьку, пойдет, — ответил Оченин.

В одиннадцать часов дня в субботу Макаров уехал в Салинс к Бушико. Он потом рассказывал, что, приехав, поручика не застал в гостинице. Бушико вернулся только вечером. Узнав, что его ждут, он тотчас же попросил Макарова к себе. Войдя в комнату начальника, Макаров заметил, что Бушико куда-то спешит. Он был одет в новый китель и ходил быстро по комнате, позвякивая шпорами. Поздоровавшись на ходу с Макаровым, он, опрыскивая себя духами, сказал:

— Я очень тороплюсь. Вон на письменном столе возьми деньги и проверь. Напиши расписку. Я вернусь только завтра утром… Ну, а как твое здоровье?

— Пока еще плохо, господин капитан, — ответил Макаров, передавая ему расписку в получении денег.