Эксперимент «Ангел»

— Если припомнишь, имя я выбрала себе сама. Максимум Райд — это я, и никому управлять мной не дано. Ты мне больше не отец. И ты мне больше не указ. Я поступаю так, как сама считаю нужным.

— Я всегда останусь тебе поводырем. И если ты думаешь, что живешь, как хочешь, по своим законам, я, по всей вероятности, ошибся в твоих умственных способностях.

— Ты, Джеб, решишь, наконец, или я «самая», или дура набитая. Давай, выбирай!

Он без слов махнул рукой, и ирейзеры освободили свою хватку. Игги и я отпущены на свободу. Ари лишь зыркнул на меня и, ерничая, послал мне воздушный поцелуй — увидимся еще, сестричка. Я только плюнула ему вслед и прошипела в его мгновенно помрачневшую от моих слов рожу:

— Папочка всегда любил меня больше.

Он уже готов был кинуться на меня с кулаками, но его относит волной отступающих за валуны ирейзеров. Джеб уходит с ними.

Нет, не с ними — один из них.

118

Вывихнутое плечо горит, как в огне, ноги не движутся, но я ковыляю по песку туда, где по-прежнему неподвижно лежит Клык. Перво-наперво ощупываю ему шею — не сломана ли. Вроде нет. Осторожно переворачиваю его лицом вверх. Изо рта у него тонкой струйкой сочится кровь.

— Клык, вставай, ты ДОЛЖЕН прийти в себя, — шепчу я ему.

Над нами уже стоит вся наша стайка, и Газзи озабоченно твердит:

— С ним плохо, совсем плохо. Ему надо к доктору.

Провожу по нему руками, пальпирую каждый сантиметр его избитого тела. Похоже, ничего не сломано, но он все равно не шевелится. Кладу его голову себе на колени, снимаю футболку и осторожно промокаю кровавые полосы, оставленные на щеках когтями Ари.

Пальцы Игги нежно скользят вдоль длинного тела Клыка, и мы вместе составляем длинный перечень синяков, ушибов, шишек и кровоподтеков.

— Мы можем вместе его перенести, — предлагает Игги.

— Перенести куда? — я сама слышу, сколько горечи в моем голосе. — Больниц для таких, как мы, еще не придумали.

— Не надо в больницу, — не открывая глаз, бормочет Клык, с трудом шевеля разбитыми губами.

— Клык, тебе очень плохо? Очень?

— Плоховато… — выдыхает он, старается пошевелиться и стонет.

— Не двигайся! — я пытаюсь остановить его, но он поворачивает голову и сплевывает кровь на песок. Открывает мутные глаза, подносит ко рту руку, что-то брезгливо выплевывает в кулак — зуб.

— Все болит, хоть в гроб ложись, — он пытается дотронуться до вздутых на затылке узлов, а я пробую изобразить улыбку и провожу рукой по его разрисованным Ари щекам:

— Ты на кота похож.

Но ему не до шуток.

— Клык, — голос у меня дрожит, — только живи, пожалуйста, Клык, только живи.

И вдруг, повинуясь какому-то мощному импульсу, я наклоняюсь и целую его в губы. По-взрослому. По-настоящему.

Он охает, ощупывает свой разбитый рот, и мы без слов — оба в шоке — смотрим друг на друга.

Кровь бросилась мне в лицо. Не понимаю, как это случилось? Что на меня нашло? По счастью, Игги слеп, а Ангел отправилась Клыку за водой. Но Газман и Надж остолбенело глазеют на нас. У Газа явно вышибло землю из-под ног. Похоже, я только что порушила все устои его и без того хрупкого мира.

Медленно Клык поднимается на локте. Поддерживаем его, помогая сесть. Даже от этого малого усилия на лбу у него выступает пот. От боли он скрежещет зубами.

— Хреново дело, — говорит он и кашляет на каждом слоге.

Больше мы от Клыка о его ранах и ушибах не услышим. Он, хотя и покачивается, но уже встал на ноги, взял у Ангела стакан воды, выполоскал рот и сплюнул в песок:

— Я Ари убью!

119

К моему удивлению, невзирая на крайнее истощение и многочисленные телесные повреждения, Клык и все остальные долетели до Манхэттена, ухитрившись не свалиться с небес. Приземлились в Центральном парке — наш всегдашний приют. Клык бледный, весь в поту, вот-вот упадет от усталости, но за весь долгий перелет никто не услышал от него ни звука, ни стона, ни единой жалобы. Как ни стесняюсь я нашего странного поцелуя, но восхищения сдержать не могу:

— Ну ты крут!

— Крутой — это я, — он пытается отшутиться, но его долгий пронзительный взгляд говорит мне: «Не думай, я отнюдь не забыл, как ты целовала меня там, на берегу океана. Даже не надейся». Краснею до корней волос. Одна надежда, что под прикрытием темноты да в тени деревьев никто не увидит, какого я цвета.

Надж тем временем заботливо пританцовывает вокруг Клыка:

— Тебе чего-нибудь дать? Тебе как-нибудь помочь? Хочешь, я тебе что-нибудь принесу? — Клык давно стал для Надж героем.

Почему только для Надж? Он и есть самый настоящий герой.

Выглядит Клык так, точно упал на камни со стометровой скалы: лицо почернело — один сплошной синяк; щеки чуть не насквозь разодраны когтями Ари; идет, с трудом передвигая негнущиеся ноги. Но бодрится:

— Нормально все, не дергайтесь. Мне полет здорово помог. Мышцы расслабил, взбодрил и все такое. Так что норма.

Ладно, норма так норма. Пора вернуться к нашим планам.

— Ребята, пора искать место на ночлег, передохнуть, поесть и сделать еще один заход в поисках Института. Нельзя же бросить наше дело на полпути. Согласны?

— Согласны, — вторит мне Надж. — Я хочу знать про свою маму. И хорошее, и плохое. Всю правду.