Эксперт № 08 (2014)

Авторы законопроекта указывают, что наш закон отводит суду «роль пассивного наблюдателя за процессуальным противоборством сторон, который не должен проявлять какую-либо активность в собирании доказательств», а «в таком процессе приоритетной является не объективная, а формально-юридическая истина, определяемая позицией стороны, победившей в споре, даже если она не соответствует действительности» (я цитирую пояснительную записку). От «англо-американской доктрины т. н. чистой состязательности» предлагается перейти к более нам сродной романо-германской модели уголовно-процессуального доказывания, «основанной на приоритете достоверного (объективно истинного) знания о событии преступления». Для этого целью всех стадий производства по уголовному делу — и, в частности, судебного процесса — провозглашается установление объективной истины. Из этого получается много следствий. Самое броское: «закреплённая в статье 14 УПК РФ юридическая фикция презумпции невиновности, предполагающая толкование неустранимых сомнений в пользу обвиняемого, может быть применена лишь в случае невозможности достижения по делу объективной истины и только после принятия исчерпывающих мер к её отысканию». Самое важное: «председательствующий не только руководит судебным заседанием и обеспечивает состязательность и равноправие сторон, но и принимает меры к всестороннему, полному и объективному выяснению всех обстоятельств уголовного дела». То есть судья будет впредь не только выслушивать и оценивать доводы, но и предпринимать собственные шаги по «устранению неполноты предварительного расследования» — в частности, возвращать дело прокурору для доследования по заметно расширенному перечню оснований.

Разумеется, идея замены состязательного процесса инквизиционным вызвала горячие возражения. Наименее интересны возражения терминологические. К ним, в частности, относятся споры о презумпции невиновности. Да, авторы проекта эпатажно обозвали её «фикцией» и ограничили её применимость лишь случаями «невозможности достижения по делу объективной истины». Сегодня же УПК ограничивает её применение невозможностью устранить сомнения «в порядке, установленном настоящим Кодексом». Интонационные различия колоссальны, но так ли велики окажутся практические? Ну да, абсолютная истина не самое удачное выражение: трудно вообразить, что какой-нибудь юрист сумеет чётко объяснить, в каком именно месте абсолютность истины сменяет её относительность. Но ведь и везде так. Ныне действующий УПК обязывает судью и прочих участников процесса оценивать доказательства, «руководствуясь законом и совестью». Понятие совести тоже не поддаётся формализации, но на это никто не жалуется. Главный аргумент против новации другой. Критики законопроекта утверждают: суть его в том, чтобы усугубить и без того вопиющее неравенство сторон. Попросту говоря, давать обвинителю, не умеющему собирать доказательства, ещё и ещё шансы закатать-таки облюбованного следствием человека. А как можно думать иначе, когда видишь, что следователи предлагают резко расширить полномочия судей? И указания на то, что в практике отправления на доследование под любым предлогом и так уже укоренились, не могут считаться адекватным ответом: ино дело практика, которая сегодня сложилась так, а завтра, неровён час, сложится иначе, ино дело — закон. Когда критики проекта говорят, что его цель — закрепить по закону подчинённое положение судов, сделав их звеном общей «борьбы с преступностью», им трудно возразить. Да никто и не пытается: таких аргументов чиновные диспутанты не слышат.

Но с другой стороны — об этом тоже пишут, но куда меньше, — чистая состязательность процесса чарует только в кино. Если «серьёзные люди» хотят посадить бедняка, то чистая состязательность лучших прокуроров с бесплатным адвокатом будет равна расправе. Если «серьёзного человека» пытаются наказать за изнасилование, то дорогие адвокаты сметут путающегося в казённых фразах гособвинителя, как конфетную бумажку, перед любыми на свете присяжными. Настоящая состязательность — дело всё более дорогое и всё более долгое. Поэтому правосудие доступно всё меньшей части людей, а суды задыхаются — везде. Знатоки говорят, что даже англосаксы постепенно переходят к некой смешанной системе. Живущий в Лондоне юрист Гололобов пишет: «У британского суда теперь основная задача — судить очень быстро и эффективно. Суд располагает широчайшими возможностями: определять жёсткий график судебных заседаний, ограничивать расходы сторон, толковать молчание подсудимого не в его пользу, отказывать сторонам в заслушивании их аргументов, разрешать или запрещать апелляцию и много ещё чего. Суд перестал быть пассивным наблюдателем за спором сторон и начал активно вмешиваться в процесс». Если и наш суд двинется в эту же сторону, к добру это будет или к худу? Не знаю, и — соглашусь с лондонским юристом — никто сейчас наверняка не знает.