Экзотическая корова

Прочитали в редакции докладную и удивились. С чего бы Зудееву В. П., инженеру ЖКО, потерять контроль над собой? Ну ладно, обозвал нехорошим словом. Это не странно. Это бывает. Странно, что при свидетеле. Тут у него явная потеря бдительности. По неизвестной пока причине.

И тогда Ромашов зачитывает вслух, словно на заседании товарищеского суда, остальные документы. И картина с Зудеевым проясняется.

Оказывается, в тот день он пришел на работу пьяным и сразу же потерял над собой контроль. Заперся в чужом кабинете, щелкнул выключателем и на оклики сослуживцев не отвечал. Сослуживцы взломали замок и тоже щелкнули выключателем. Инженер улыбался. Как сказано в акте, цинично. Оказал сопротивление. И произносил нехорошие слова. Одно из которых, как я уже говорил, справедливо взволновало техника Лапченко.

Выслушали сотрудники редакции Ромашова и возмутились. А он — дальше. Дескать, так и так, виновата администрация завода. Она плохо борется с нарушителями трудовой дисциплины. Она позволила Зудееву уволиться по собственному желанию. А не по сорок седьмой статье. По одной из ее букв.

Тут районные журналисты совсем накалились. Мы, говорят, этого дела не оставим. Идите, говорят, Виктор Алексеевич, и спокойно несите свои общественные нагрузки. И в дальнейшем милости просим. Вы, говорят, для нас желанный друг. Одним словом, рабкор.

И вот через недельку является Ромашов в заводоуправление.

А навстречу ему — начальник отдела кадров. Зазывает ветерана в кабинет и демонстрирует ему свои голосовые данные. Но затем смягчается и говорит с ним более вежливо. Дескать, когда вы знаете меру своей активности и не трогаете нас, мы вас тоже не трогаем. Но поскольку вы нас чувствительно задели, среди бела дня подарив печати порочащие завод факты, мы не можем удержаться от искушения чего-нибудь сделать и для вас. Жаль, что вы пенсионер: вас не уволишь, не объявишь вам выговор. Но вы имеете пропуск на завод, которым, пользуетесь как председатель товарищеского суда. И, к великому счастью, в наших силах изъять его.

И изымает у Ромашова пропуск. И тем самым частично пресекает его активность.

Теперь Виктор Алексеевич сидит дома. Пьет чай с вишневым вареньем. И по одному из телевизионных каналов смотрит передачу об активности Солнца.

И завидует светилу. На него не давит заводская администрация. Оно проявляет активность в любых дозах, не страшась пресечения.

Любовь на сберкнижке

— Любовь, выражаясь языком судебных протоколов, — это совместное ведение хозяйства, — говорил своей третьей жене Андрей Петрович Грущенко. — А развод не что иное, как раздел материальных ценностей, нажитых в процессе любви.

И взор его, взор опытного и неугомонного истца, на всякий случай инвентаризировал имущество, приобретенное совместно с потенциальной ответчицей.

Любовь и впрямь — коварный предмет. С одной стороны, она, так сказать, лишена заземления, с другой стороны — толкает индивидов на путь приобретений. Полированными шеренгами выстраиваются вдоль стен вместительные шифоньеры, тумбочки для постельного белья, серванты. Их утрамбовывают одеждой, подушками, нержавеющими ножами. Окном в мир о двенадцати каналах прикрывают красный угол, люстрой о пяти рожках — середину потолка.

И хорошо, когда все хорошо. То есть даже приятно наблюдать, как те или иные супруги совместно ведут хозяйство: пользуются одними шифоньерами, одеялами, кастрюлями, телевизионными каналами. Радостно за тех, чье проживание на общей жилплощади озаряется одной и той же пятирожковой люстрой.

У Андрея Петровича вышло иначе.

К своей второй жене, Прасковье Ивановне, он, по собственному признанию, питал чувства благодарного клиента, отождествляя ее с комбинатом бытового обслуживания. Правда, благодарностей жене он за неимением книги отзывов не писал. Но и не жаловался на нее. Тем более что Прасковья Ивановна воспитывала с малых лет его сына от первого брака.

И захотелось Андрею Петровичу перенести совместное проживание в новые стены. Стал он собирать деньги на сберкнижку для строительства рядом со старым домовладением нового. Но замечает, что деньги собираются с большим скрипом и повинна в том жена, Прасковья Ивановна. Не оказалось у нее таланта к экономной жизни, способности к накопительству. Только фундамент и удалось поставить. А также приобрести кое-какие материалы.

«Трудно жить с человеком твердолобым, если он не хочет поставить свой характер в одну колею жизни», — письменно заявил Андрей Петрович и подал на развод.

Их развели, и Грущенко приступил к совместному ведению хозяйства на жилплощади третьей жены. Сын Вася осудил поступок отца и остался с Прасковьей Ивановной, которую любит и почитает, как мать.