Элджернон, Чарли и я

– Простите, что не сумел спасти вашего товарища.

Боцман положил ладонь мне на плечо.

– Ты сделал все, что было в твоих силах. Пожалуй, не сыщешь доктора, у которого не умер бы хоть один пациент.

И они стали спускаться по трапу. Я смотрел им вслед, и вдруг мне открылся смысл боцмановых слов.

Я сдержал обещание родителям – попрактиковался в медицине. И все же на моих руках умер человек. Я понял: по окончании восемнадцатимесячного срока я буду списан на берег и уж больше медициной никогда не займусь. Как Сомерсет Моэм, Антон Чехов и Артур Конан Дойл, я побывал в докторах; как и у моих кумиров, моя врачебная карьера не сложилась. Значит, пойду по их стопам и дальше – попытаюсь стать писателем.

Часть вторая

С корабля на кушетку

Глава 6

Кляксы

Я снова завербовался на «Полярную звезду». Планировался рейс продолжительностью в один год – сначала из города Ньюпорт-Ньюс, что в штате Вирджиния, в Неаполь, затем – перевозка нефти из Бахрейна на окинавскую базу ВМС. Впрочем, руководство трижды меняло приказ, и в итоге мы совершили кругосветное путешествие за девяносто один день. Распрощавшись с «Полярной звездой», я распрощался заодно и с судовой медицинской практикой.

В течение следующих шести рейдов на других судах я даже не заикался капитанам, что являюсь экспертом в оказании первой помощи. Наконец минули восемнадцать месяцев, и я сошел на берег с последнего в своей жизни нефтяного танкера. Было это 6 декабря 1946 года. Мне выдали сертификат о непрерывной службе и письмо с печатью из Белого дома.

«Тебе, откликнувшемуся на зов Родины, тебе, чья служба в Торговом флоте США помогла приблизить разгром врагов, я выражаю сердечную благодарность от лица всей нации. Ты исполнял опаснейшее задание – одно из тех, для которых требуются отвага и стойкость. Поскольку ты проявил находчивость и хладнокровие, необходимые на подобной службе, мы отныне рассчитываем, что ты и в мирной жизни станешь образцовым гражданином своей страны.

Гарри Трумэн»

Я вернулся в наш бруклинский дом. Планировал жить с родителями, пока не закончу медицинское образование.

В день моего приезда мама устроила грандиозный ужин, пригласила родню и друзей – тем более что возвращение совпало с девятилетием моей сестренки, Гейл. Теперь-то, решили родители, девятнадцатилетный блудный сын станет наконец доктором. Я пока не нашел в себе мужества сказать им, что обещание свое исполнил – занимался медицинской практикой на борту корабля; что не имею намерений ни продолжать учебу на подготовительных курсах, ни поступать в медицинский университет.

После званого ужина я пошел в подвал за книжкой на сон грядущий. Но едва открыв дверь – еще прежде, чем моя нога ступила на лестницу, – я почувствовал: чего-то не хватает. Куда девался запах сырого угля?

Я включил свет. Книжные стеллажи, сами книги и прочее – отсутствовали. К горлу подступил ком. Я метнулся вниз по ступеням, заглянул под лестницу. Так и есть. Угольный бак тоже исчез, вместо старой печи появилась форсунка для жидкого топлива.

Ни книг, ни угля, ни игрушек в ведерке. Ничего настоящего. Захотелось выскочить из подвала, спросить родителей: «Почему?»

В этом не было необходимости. Я все понял. Папа и мама решили, что я вырос. Я покидал дом семнадцатилетним суррогатом родительских чаяний – вот папа с мамой и избавились от вещей, которые ассоциировались с моим детством. Им было невдомек, что мысли и воспоминания сына – необходимые для писательской карьеры – навсегда останутся в тайнике под лестницей.

На следующее утро, за завтраком, я сообщил, что успел отведать медицины – подобно Моэму, Чехову и Дойлу. Что врач из меня аховый. Что медицина – не мое призвание. Что я хочу стать писателем и намерен для этого покинуть Бруклин.

Мама заплакала. Отец молча вышел из кухни.

Я сделал, как сказал. Снял дешевую меблированную комнату на западе Манхэттена, в районе под названием «Адская кухня». На деньги, скопленные за время морской службы, я рассчитывал продержаться, пока буду писать свой первый роман – о семнадцатилетнем судовом казначее, бороздящем океанские просторы.

Роман отвергла целая дюжина издателей. Последний, двенадцатый, издатель вернул рукопись с собственным резюме. Может, просто забыл его забрать? Или нарочно подсунул? Помню только две строчки. «Текст не так плох, как большая часть ему подобных, – но все же не дотягивает…» – этими словами критик начал. А закончил так: «Сюжет весьма недурен, однако нет интриги, все на поверхности; и непонятно, чем персонажи руководствуются в своих поступках».