Элджернон, Чарли и я

Как большинство писателей, в обеих фразах я выхватил только первые части, а два «но» живо выбросил из головы.

Я перечитал роман, увидел, как непрофессионально он написан; понял, сколько мне придется постичь, прежде чем я получу право назваться писателем. А именно: как перевести повествование с поверхности в глубину, как показать мотивацию персонажей, как сделать саморедактуру. Я отложил рукопись. Было ясно: придется освоить какую-нибудь профессию – надо ведь как-то жить, пока я учусь «на писателя».

Многие писатели начинали как журналисты – в том числе Твен, Хемингуэй и Стивен Крейн. Почему бы и мне не попробовать?

Через несколько дней после возращения рукописи я отправился на Таймс-сквер, в редакцию «Нью-Йорк таймс», и попросил разрешения поговорить с боссом. Лишь сейчас я понимаю, насколько самонадеянно с моей стороны было вот так вломиться к мистеру Очсу – без записи, не будучи представленным. Тем удивительнее, что меня пустили, и мистер Очс в своем великодушии уделил мне время.

– Я бы хотел для начала стать репортером, – объявил я. – А в будущем – передавать новости из-за границы.

– Журналистика всегда была вашей целью? – уточнил мистер Очс.

Смутившись, я не сразу подобрал нужные слова.

– Вообще-то нет. Я мечтаю стать писателем.

Мистер Очс кивнул с пониманием и повернул ко мне фото в рамочке. На фото был молодой человек.

– Посоветую вам то же самое, что советовал своему сыну. Использую для этого бессмертные слова выдающегося журналиста и писателя Горация Грили. Итак: «На запад, юноша; на запад!»[14]

Подозреваю, мистер Очс вложил в высказывание Грили новый смысл – нечего, мол, безусым бумагомарателям делать в Нью-Йорке, пускай учатся писать и пытают счастья там, где конкуренция не столь велика.

Я поблагодарил Очса за совет – но совету не последовал. Наоборот, поступил на летние курсы журналистики в Университете Нью-Йорка. Помню, я две недели просидел в переполненной аудитории, прежде чем понял: стать хорошим журналистом можно, только если вложить в это дело все время, всю энергию, посвятить ему все мысли. Выдохшись за день в редакции, заигравшись в слова для новостных колонок, к вечеру я буду без сил – и физических, и творческих. Значит, о ночных занятиях литературой придется забыть. Осознав это, я бросил курсы, мне вернули часть платы, и я начал искать работу, которая не мешала бы литературной деятельности.

Я решил поступить в Бруклинский колледж; тогда обучение было бесплатным для тех, кто в старшей школе имел средний балл не ниже «B» либо выдал результат «В» на вступительных экзаменах. Увы, я тянул только на «С» с плюсом. В школе учителя английского ставили мне «А» за творчество и «D» за грамматику и подбор лексики. Однако на вступительных экзаменах я показал себя молодцом и был зачислен бесплатно. Учился я по ночам.

Я все еще пребывал в поисках профессии, которая оставляла бы время и силы на литературу. Записался на вводный курс психологии; предмет мне понравился, преподаватель – тоже. С удивлением я узнал, что «корочек» как таковых у него нет; иными словами, он – вовсе не психиатр с дипломом доктора медицины. Мой преподаватель был всего-навсего бакалавром – а имел медицинскую практику.

Вот оно, решил я. Отучусь три года, тоже получу «бакалавра». Сам стану хозяином своего времени. За приемлемую цену буду помогать людям в распутывании ментальных проблем; параллельно выясню насчет мотивов, которые руководят поступками, и приду к пониманию глубинных конфликтов. Тогда-то мои персонажи и оживут – начнут страдать и проходить всякие метаморфозы; тогда-то в них любой читатель поверит. Я повторял себе речь Фолкнера в 1950-м, на церемонии вручения ему Нобелевки по литературе:

«…Молодые писатели наших дней – мужчины и женщины – отвернулись от проблем человеческого сердца, находящегося в конфликте с самим собой, – а только этот конфликт может породить хорошую литературу, ибо ничто иное не стоит описания, не стоит мук и пота… они должны… убрать из своей мастерской все, кроме старых идеалов человеческого сердца – любви и чести, жалости и гордости, сострадания и жертвенности, – отсутствие которых выхолащивает и убивает литературу»[15].

Вместо того чтобы изучать «человеческое сердце в конфликте с самим собой», я решил писать о человеческом разуме в конфликте с самим собой; а наука психология пускай ведет меня по этой стезе. Вот такую я себе поставил цель.

Днем я торговал вразнос энциклопедиями. Ходил от дома к дому. Мне претило навязываться с каким бы то ни было товаром и вообще докучать людям, но получалось у меня неплохо, а комиссионные остановили утечку моих сбережений.