Элджернон, Чарли и я

Я испытывал трудности с запоминанием. Дома, перед тем как идти к бакалейной лавке, я раскладывал свои сюжеты по полочками и даже видел себя в роли рассказчика. Но когда наступала моя очередь – тушевался. В школе было то же самое. Все контрольные на повторение пройденного я заваливал. Перед контрольной мама будила меня пораньше и повторяла со мной таблицу умножения; увы, по дороге в школу таблица улетучивалась из моей головы.

Всего несколько лет назад я слово в слово запоминал целые рассказы и сказки, причем без всяких усилий! Странно, что в школе все забылось. Наверное, думал я, способности у меня средненькие.

Как-то вечером, лежа в постели с закрытыми глазами, я стал повторять материал для завтрашней контрольной по математике. Бесполезно. Я не позволял себе уснуть, вызывал в памяти числа. Складывать и вычитать у меня получалось только на пальцах. Однако наутро, в процессе умывания ледяной водой, я вдруг уставился в зеркало, даже толком не проморгавшись от мыльной пены. Ибо понял: я все знаю! Все, что нужно для контрольной! Сам себе я отбарабанил таблицу умножения на восемь и на девять.

Между вечером и утром, после безуспешных попыток затолкать знания в голову, какая-то тайная сила мне все же помогла. Я выучился во сне.

Система пригодилась для вечеров у бакалейной лавки. Перед сном я прокручивал в уме рассказ, прорабатывал сюжетные линии и персонажей; затем выбрасывал все из головы. Наутро, глядя в зеркало на себя другого, я сознавал, что помню каждую мелочь.

Далеко не сразу я рискнул встать под фонарь; зато уж истории, проработанные по «сонной» методике, рассказывал без запинки. Сюжеты мои были полны драматизма и зловещего саспенса, выстроены на конфликте; аудитория ни разу не прервала меня стуком в ящики.

Через много лет я опубликовал рассказ про мальчика Сэмми в «Норт Американ ревю». Назывался он «Оратор»[18]. Воспоминания же об обучении во сне трансформировались в аппарат из «Цветов для Элджернона» – тот самый, который так досаждал по ночам Чарли Гордону.

Психоаналитику я признался:

– Свои устные истории и сам процесс я любил почти так же, как книги.

– Какой ассоциацион это вызывайт? – откликнулся психоаналитик, в кои-то веки настроенный на беседу.

– Мне представляется, что я карабкаюсь по склону Книжной горы.

– Да-да…

Я стал вспоминать.

Я учился уже в третьем классе. Папа нашел делового партнера – толстопузого и лысого. Как его звали, не помню. Вместе они открыли в Браунсвилле лавку подержанных вещей. Скупали, а затем продавали металлолом, старую одежду и газеты. К дверям на гужевых повозках подкатывали старьевщики, выгружали хлам на огромные весы.

Иногда папа брал меня с собой и позволял играть в лавке. Куча книг вызывала мой особый интерес…

…Жаркий августовский день. Мне почти восемь… Папа говорит, что они с дядей как-бишь-его-там платят несколько центов за ящик старых книг, чтобы отправить их в макулатурный пресс. Из книг получится дешевая бумага.

– Хочешь – выбери себе книжки, – предлагает папа.

– То есть можно взять их домой? Насовсем?

– Ну да.

– А сколько, папа?

Он протягивает джутовый мешочек.

– Сколько в руках унесешь.

До сих пор перед моим мысленным взором высится, почти упирается в потолок книжная гора. У подножия орудуют трое здоровяков. Они без рубашек, их торсы блестят от пота. Здоровяки «кормят» макулатурный пресс. Один хватает стопку книг снизу, срывает обложки и передает обнаженные книги второму, а тот швыряет их прессу в пасть. Третий рабочий утрамбовывает книги, захлопывает крышку.

Тогда первый рабочий давит на кнопку – запускает процесс разрушения. Слышны жующие звуки. Второй рабочий закладывает в машину проволоку, чтобы на выходе получились плотные вязанки в тисках картона. Третий рабочий открывает машину, достает вязанку специальным приспособлением и отправляет на улицу. Фургон подкатывает к выходу задом, вязанки грузят и увозят. Скоро из них сделают рулоны бумаги.

Внезапно меня осеняет. Я взбираюсь на вершину Книжной горы, усаживаюсь. Наугад хватаю книгу, прочитываю абзац-другой и либо швыряю книгу вниз, либо отправляю в мешок. Я действую с максимальной скоростью. За минимум времени стараюсь решить, стоит ли книга вызволения из пасти макулатурного пресса, из лап книжных убийц.

С шестью или семью книгами в мешке я скатываюсь с горы, спешу к велосипеду. Мешок отправляется в корзинку, что приделана к сиденью.

Почти каждый вечер, покончив с домашним заданием, вместо того чтобы слушать радиосериалы, я читаю запоем. До большинства спасенных книг я еще не дорос, но верю: однажды мне откроется их смысл.

Однажды я узнаю, чему они хотят меня научить.

Этот образ – я семилетний, карабкающийся на Книжную гору и спускающийся с нее, – закреплен в моей памяти. Он – наглядное изображение моей любви к чтению и знаниям.

Оттуда, из лавки подержанных вещей, и сквозная метафора «Цветов для Элджернона». По мере того как растет интеллект Чарли, сам Чарли в моем воображении идет в гору. Чем выше он поднимается, тем дальше видит. Наконец он достигает пика, откуда ему открыт весь мир познания, мир Добра и Зла.