Электропрохладительный кислотный тест

Через три дня я вижу, что он соорудил себе в углу пещеру.

В центре гаража – еще более яркое свечение. С трудом различаю школьный автобус… светящийся оранжевым, зеленым, фуксиновым, лавандовым, голубовато-зеленым, всеми мыслимыми флюоресцирующими пастельными тонами в тысячах узоров, крупных и мелких, некая смесь Фернана Леже и Доктора Стрейнджа, то с шумом сливающихся воедино, то с трепетом расходящихся в стороны, словно кто-то вручил Иерониму Босху полсотни ведер краски дневного свечения и школьный автобус «Интернэшнл Харвестер» образца 1939 года и велел как следует поработать. На полу возле автобуса растянут пятнадцатифутовый транспарант, гласящий: «ОКОНЧАНИЕ КИСЛОТНОГО ТЕСТА»; над ним трудятся два или три Человека-Флага. Фальшивит и сипит голос Боба Дилана, ходят с места на место люди, плачут младенцы. Мне их не видно, но они где-то здесь, они плачут. У стены – парень лет сорока, обладающий грудой мышц; это видно, потому что он без рубашки – в одних брюках защитного цвета и каких-то красных кожаных башмаках, – сложен он чертовски крепко. Кажется, он впал в кинетический транс: снова и снова подбрасывает в воздух небольшую кувалду и каждый раз успевает поймать ее за ручку, непрерывно дрыгая при этом ногами, поводя плечами и подергивая головой, – и все это в рваном ритме, словно где-то Джо Кьюба играет «Бац! Бац!», хотя на самом-то деле не поет уже и Боб Дилан, а из громкоговорителя, где бы он там ни был, доносится запись некоего призрачного голоса:

«Нигдешняя Шахта… у нас есть обертки от жевательной резинки… – фон создает потусторонняя электронная музыка с восточными интервалами, напоминающая музыку Хуана Карильо, – … Мы вытаскиваем все это из земных недр… работаем в Нигдешней Шахте… сегодня, ежедневно…»

Подходит один из Людей-Флагов.

– Эй, Горянка! Это же с ума сойти!

Горянка – высокая девушка, крупная и красивая, с ниспадающими на плечи темно-каштановыми волосами. Вот только нижние две трети ее ниспадающих волос напоминают кисть художника, которую обмакнули в кадмиево-желтую краску, – в Мексике она заделалась крашеной блондинкой. Она поворачивается и демонстрирует на спине своего комбинезона круг, составленный из звезд.

– Мы купили их в магазине военного обмундирования, – говорит она, правда, отпад? Тамошний старикан говорит: «Уж не хотите ли вы разрезать эти флаги и пустить их на свои наряды?» А я ему отвечаю: «Что вы! Нам охота раздобыть несколько горнов и устроить парад». Но посмотрите вот на это! Вот из-за чего мы их купили.

Она показывает пуговицу на комбинезоне. Все наклоняются, чтобы как следует ее разглядеть. В глубине пуговицы гравировка в стиле «арт-нуво»: «Их не арестуешь».

Их не арестуешь!..

девиз весьма своевременный. После стольких случаев, когда Проказников арестовывали – копы округа Сан-Матео. копы Сан-Франциско, копы Мехикале Федерале, копы ФБР, копы, копы, копы. копы…

А младенцы все плачут. Горянка поворачивается к Лоис Дженнингс:

– Что делают индейцы, когда плачет ребенок?

– Хватают его за нос.

– Да ну?

– Так его отучают.

– Надо попробовать… Это кажется логичным…

И Горянка направляется к одной из разборных, трубчато-сетчатых детских кроваток, берет на руки своего ребенка, четырехмесячную девочку по имени Саншайн – Солнечный Свет, и усаживается в театральное кресло. Однако вместо того, чтобы применить индейский метод обхождения с детьми, она расстегивает комбинезон «Их не арестуешь» и принимается кормить ребенка.

«Нигдешняя Шахта… Ни чувств, ни криков и ни слез… – баммм, биммм и опять я пришел на Нигдешнюю Шахту…»

Жонглер с кувалдой дергается что есть сил…

– Кто это?

– Кэсседи.

Я поражен, мне это кажется непостижимым. Я же помню, кто такой Кэсседи. Кэсседи, Нил Кэсседи, был героем, Дином Мориарти, романа «В дороге» Джека Керуака – Денверский Малый, парень, который без устали носился на машине по всей стране, догоняя, а то и обгоняя «жизнь», и вот передо мной тот же самый парень, уже сорокалетний, – в гараже, подбрасывает в воздух кувалду, пританцовывает под своего собственного Джо Кьюбу и… говорит. Говорит Кэсседи без остановки. Однако этим еще ничего не сказано. Кэсседи непрерывно произносит монологи, только ему абсолютно безразлично, слушает кто-нибудь или нет. Он попросту окунается в монолог, причем если нет другого выхода – то в одиночку, хотя рад и любому слушателю. Он ответит на все вопросы, правда, не совсем в том порядке, в каком они заданы, ведь здесь нельзя останавливаться, следующий привал через сорок миль, вы же понимаете, он раскручивает воспоминания, метафоры, литературные, восточные, хипповые аллюзии, перемежая все это неуместным оборотом: «Вы же понимаете»…

II

Тотем мочевого пузыря