«Мне часто напоминают о том, что я, как общественный деятель, женщина, вместо выполнения своих чисто женских функций, исполнения супружеских обязанностей со своим мужем, рождения детей, вытирания их носов, забот о своей кухне и нахождения утешения с помощниками по супружеству, тайком и за спиной мужа, избрала путь, который привел меня к дурной славе и известности. И поэтому можно было ожидать всего того, что со мною произошло. Отлично, я признаю это и соглашаюсь. Но в то же время я говорю миру: „Дамы и господа, я в ваших руках и подлежу суду. Я основала Т.О., но над всем тем, что было со мною до этого, опущено покрывало, и вам нет до этого никакого дела. Я оказалась общественной деятельницей, но то была моя частная жизнь, о которой не должны судить эти гиены, готовые ночью вырыть любой гроб, чтобы достать труп и сожрать его, – мне не надо давать им объяснений. Обстоятельства запрещают мне их уничтожить, мне надо терпеть, но никто не может ожидать от меня, что я стану на Трафальгарской площади и буду поверять свои тайны всем проходящим мимо городским бездельникам или извозчикам. Хотя к ним я имею больше уважения и доверия, чем к вашей литературной публике, вашим „светским“ и парламентским дамам и господам. Я скорее доверюсь полупьяному извозчику, чем им“». <…>
«Я мало жила на своей родине в так называемом „обществе“, но я его знаю – особенно в последние десять лет – может быть лучше, чем вы, хотя вы в этом культурном и утонченном обществе провели более 25 лет.
Ну, хорошо, униженная, оболганная, оклеветанная и забросанная грязью, я говорю, что ниже моего достоинства было бы отдать себя их жалости и суду. Если бы я даже была такой, какой они рисуют меня, если бы у меня были толпы любовников и детей, то кто во всем этом обществе достаточно чист, чтобы открыто, публично бросить первым в меня камень?»
Она написала свои мемуары, но не стала откровенничать и опустила те самые «подробности», которые ожидали от нее услышать, в виде объяснений к распространяемым слухам, предположениям или догадкам, изложив только то, что считала нужным для понимания ее личности.
«Как они сейчас написаны, – говорила она, – эти несчастные "Мемуары" действительно напоминают костюм Арлекина, сшитый из разных лоскутков. Остается впечатление робкой испуганной нищенки, решившей потолкаться в изысканном обществе среди леди и джентльменов. <…> Не дразните дремлющих собак».
В последние месяцы своего пребывания на Земле Елена Петровна Блаватская была занята подготовкой задуманного ею большого Теософского словаря. Незаметно для окружающих, 8 мая 1891 года, ее душа ушла в иное измерение, оставив свою оболочку в кресле, за рабочим столом.
В оккультизме образ «Красной Девы» символизирует превращение низшей животной природы человека в высшую духовную и олицетворяет огромную работу, а «Камень», как символ, рождается, подобно ребенку, от Девы, питаясь тем, что она в него вкладывает.
Елене Петровне Блаватской удалось найти свой «Камень» и «Деву» – она сама стала воплощением образа Девы, подарившей миру рожденный ею «Камень», в котором сосредоточена великая мудрость и тайны Вселенной.