Елисейские Поля

— Просьбу, просьбу, — перебил он. — Какое я имею право приказывать вам? Да если бы и имел право…

Она махнула рукой:

— Оставьте. Просьба, приказание. Не в словах дело. Пусть «вашу просьбу». Вы обещали за это помочь мне.

— Обещал и готов с радостью. — Он улыбнулся, и брови его зашевелились над засверкавшими льдистыми глазами. — Я уже придумал. Вам в награду…

— Нет! — Она отмахнулась рукой. — Никаких наград. Просто отправьте меня к мужу.

Штром как будто поперхнулся.

— К кому? — переспросил он. — К какому такому мужу?

— К моему мужу. К Андрею Луганову.

— Вот что придумали! — Он свистнул и развел руками. — Не ожидал. Никак не ожидал.

— Я решила, — твердо сказала она, стараясь казаться как можно спокойнее. — Я хочу уехать к нему и жить с ним.

— Но отчего же вы так вдруг решили?

Она устало вздохнула и пожала плечами:

— А вам не все равно отчего? Решила, и все тут. Отправьте меня скорее.

— Хорошо ли вы обдумали? И зачем вам? Теперь, когда перед вами открывается…

Она не слушала, она нетерпеливо перебила его:

— Я хотела бы еще сегодня уехать.

— Так вы серьезно? — Брови его все сильнее шевелились и поднимались. — Я думал, вы только интересничаете, цену себе набавляете. А если серьезно, то я вам начистоту отвечу — нельзя! Нельзя вам к Луганову ехать. Нельзя, и благодарите вашего Бога, если вы в него верите, что раньше не уехали. Пропали бы вы с ним. Совсем.

— Мне все равно. Я не боюсь. Пропаду — и пусть. Я хочу быть с ним.

— Послушайте, не упрямьтесь. Вы ведь умница, поймите. Нельзя. Не сегодня завтра война. Его в Соловки, в Нарымский край сошлют. Что же вы, и туда за ним хотите?

Она кивнула:

— Хочу. Куда он, туда и я. Не уговаривайте. Я решила.

Он повернул лампу, и свет ожег ее лицо.

— Бросьте ваши фокусы с лампой! — крикнула она.

— Вы в здравом уме? Знаете ли вы, что такое Соловки и как там живут? Чепуху несете, красавица. Чепуху. Смешно.

Он засмеялся в доказательство, что ему действительно смешно, и опустил рефлектор.

— Я хочу предложить вам хорошую службу. Поступайте к нам. Будете опять царить в балете, и квартиру вам отличную предоставим, и все, что только пожелаете, — тряпки там всякие, меха, духи. Подучитесь здесь годик, а там — и за границу. С вашими способностями, с вашей внешностью — даешь Европу! Знаменитостью станете. А вы — к мужу. Умора. Ну, по рукам? А?

Он протянул ей руку, широко улыбаясь, показывая свои крепкие белые зубы.

Она брезгливо спрятала руки за спину:

— Я уже сказала вам. Отправьте меня к Луганову. Ищите себе других чекисток. На меня не рассчитывайте больше. Не дадите уехать, я к нему пешком пойду.

Он снова свистнул:

— Да куда же вы пойдете? Знаете вы, где он? — Он прищурился и подмигнул. — И уверены ли вы, что вы вообще еще можете добраться до него, что он не попал в ликвидацию? Не уехал, так сказать, совсем. А?

Она вскочила.

— Его расстреляли? — крикнула она. — Расстреляли? — Она вцепилась в рукав Штрома и трясла его. — Расстреляли? Отвечайте.

Он смутился и отступил на шаг:

— Ничего не знаю. Но возможно, все бывает. И нечего кричать. Успокойтесь!..

Но она не слушала. Она продолжала трясти его за рукав все сильнее.

— Будьте вы прокляты! Будьте прокляты — вы, все вы! Что он вам сделал? Чем он виноват? И чем виновата я? За что нас погубили? Будьте вы все прокляты, прокляты! И весь ваш Советский Союз! Расстреляйте и меня! — кричала она.

Он разжал ее пальцы и толкнул ее обратно в кресло.

— Сидите тихонько, — приказал он шепотом. — Не кричать! Слышите? Тихонько!

Он взял ее за плечо. Она заметалась, стараясь сбросить его руку, крепко державшую ее.

— Не кричать! — отчеканил он, и она вдруг затихла и ослабела.

Она смотрела в его бледное, жестокое, ненавистное ей лицо. Его светлые пустые глаза еще приблизились к ней.

— Успокойтесь! Вы ничего не говорили. Закройте глаза, дышите ровно. Так… Я ничего не слышал, не понял. Если бы вы при ком-нибудь другом… Но на ваше счастье, и в соседней комнате сейчас никого нет. На этот раз сойдет вам с рук.

Он отпустил ее плечо и, отойдя за письменный стол, сел и закурил, отвернувшись от нее. Она осталась в кресле. Она тяжело переводила дыхание.

— Вот что, Вера Николаевна, — заговорил он снова весело. — Идите-ка себе домой и полежите до вечера. Отдохните, подумайте о моем предложении. Я понимаю — нервы. Все женщины более или менее истеричны. Опять же вам немало пережить пришлось. Но все-таки скандалить не следует, ни к чему это. Некрасиво и опасно. Впредь будьте осторожнее. А теперь забудем, мало ли что бывает? Так вот, подумайте хорошенько и позвоните мне вечером. Поедем вместе обедать, я вам за обедом и расскажу, в чем ваша работа заключаться будет. Легкая работа, интересная. Опять заживете знатно. Ну и в балете моя поддержка. Никакие конкурентки не повредят. Опять в славу войдете. Пуще прежнего звездой засияете.

Он говорил совсем просто, объяснял, улыбался, курил, будто она уже согласилась и так же довольна, как и он, предстоящей «общей работой».