Елисейские Поля

Нет, конечно, Люка не понимает. Ей хотелось бы пожалеть эту красивую, несчастную женщину, но для жалости нет места — она вся до последнего уголка переполнена счастьем, — и она молчит. Она хотела бы попросить прощения за свое счастье, но как попросить и зачем?

Обед кончается. Едят фрукты. Кофе можно пить без конца. У директора ее мужа кофе пьют часами, и тут, наверно, так же. Но Ривуар вообще не пьет кофе, ему надоело сидеть, он хочет уйти отсюда.

— Вы торопитесь? — спрашивает Тереза Кассани.

— Нет, нисколько. Но здесь жарко, я устал за день.

Он вдруг как-то темнеет, оседает, будто в нем потушили его электрический свет. У него неподвижное безжизненное лицо — контакт между ним и жизнью вдруг прервался. Но он сейчас же снова улыбается своей электрической сияющей улыбкой. Люке только показалось, нет, у него не было, не могло быть этого темного, мертвого лица. Ей показалось.

Обед кончен, счет заплачен. Они идут все вместе к выходу.

— Ваш автомобиль здесь? — спрашивает Ривуар Терезу.

Она улыбается. Как может она улыбаться?

— Нет, я рассчитывала вернуться с вами. Но не беспокойтесь. Вы меня подвезете? — Она поворачивается к Герэну, подчеркнуто грациозно кутаясь в мех. — Да? Ну тогда — доброй ночи вам обоим. — Она протягивает Люке руку, и рука ее теплая и не дрожит.

Ривуар целует эту теплую, надушенную руку.

— Я приеду, если успею, завтра на вокзал, — обещает Ривуар.

Она улыбаясь, кивает:

— Но вы, конечно, не успеете.

Снова шуршанье шин и поклоны деревьев. У Ривуара веселое, злое лицо, он наслаждается свободой, прохладой.

— Было ужасно жарко. Как мы быстро удрали… Знаете, Тереза не будет спать всю ночь. Но женщины никогда не понимают, они навязчивы, они бестактны, они ревнивы. И почему они так легко, слишком легко влюбляются, а не умеют легко разлюбить? Каждая хочет быть единственной, с каждой — навеки.

Ривуару хочется поговорить о любви, о своих успехах и поклонницах. Сейчас Люка могла бы многое узнать — он еще ничего не скрывает от нее, он еще откровенен, они еще не съели вместе пуда соли, того пуда, после которого съевшие его вместе уже совсем не видят друг друга, совсем не слышат, совсем не понимают. Нет, сегодня только первый день, сегодня все видно, слышно, понятно. Видно на годы назад. Если позволить ему рассказать его прошлое, можно увидеть и всех женщин, которые любили его, которых он любил, услышать все нежные слова, сцены ревности, крики. И понять, как и за что он любил. И главное — узнать, может ли он любить ее, Люку? Да, ему хочется поговорить о любви. Он неосторожен, он, может быть, скоро пожалеет об этом. Лучше этот разговор отложить на завтра, на послезавтра, на потом, на после конца. Потому что конец, какой-нибудь конец наступит же в их отношениях. Ему хочется поговорить о себе, о любви. Этот разговор, как клубок шерсти, катается в воздухе, разматывая длинную нить. Конец нити вьется перед Люкой, его легко схватить, легко прикрепить каким-нибудь «Вы ее любили?», «Как долго это продолжалось?», закрутить за самый банальный вопрос, и весь клубок, который только этого и ждет, размотается быстро и мягко. Но ей рано знать все это, ей сейчас хочется говорить и слушать не о нем, а о себе, не о прошлом, а о будущем, она не ловит хвостика клубка, и клубок, покатавшись между ней и Ривуаром, выкатывается в окно. Случай навсегда потерян: то, что она могла узнать сейчас о нежности и жестокости Ривуара, она не узнает никогда.

— Вы действительно уверены, что я стану знаменитостью?

Кроме любви, существуют и другие темы, менее, конечно, подходящие для ночи и поездки вдвоем, но о кинематографе, о своей работе он может говорить всегда. Она расспрашивает его о «звездах», которых он вывел в «звезды»: кто они были, как он открыл их? На «открывание звезд» у него особенный нюх, особый талант. Он видит в людях самую сущность, солнечное сплетение, нервный центр. Так было и с ней. Он понял ее оттого, что она плакала, слушая пение. Если бы не эта слеза, он не был бы уверен в ее таланте, в ее карьере. Люка морщится, она хочет забыть об этом. Эта слеза — единственное маленькое пятнышко на ее чистом новом счастье.

— Через год вы будете знаменитой — одной моей фильмы хватит, чтобы вас рвали на куски. Все ведь знают, что у меня острый глаз и удачная рука. Те, кто начинал со мной, взбирались на лестницу славы. Все.

Люка слушает. Только бы он говорил еще, еще, о славе, о карьере… Они едут теперь по версальской дороге, Люка поднимает голову и видит над собой два черных дерева, растущих на насыпи, под которой проходит дорога. Как тихо, как грустно они стоят, совсем как деревья на могиле. Но они уже проехали, и теперь над головой только небо и звезды.

— Я хочу пить, — говорит Ривуар, — а вы?

— Я тоже.

Ведь он ждет от нее, чтобы ей хотелось пить. Они въезжают в какие-то ворота, выходят из автомобиля.

— Вы уже бывали здесь? — спрашивает он, и она кивает.