Елисейские Поля

— Жаль, — говорит он, и она не знает, жалеет ли он о том, что ей уже так много лет, или о том, что она уже замужем. Он продолжает: — В пятницу с вас сделают пробные снимки. Вы торопитесь сейчас? Вас ждет муж?

Она встает, она протягивает ему руку. Должно быть, надо уходить. Она очень долго сидела здесь, очень долго задерживала его.

— Нет, мой муж уехал на два дня на завод.

Он пожимает ее руку:

— Ну вот мы и нашли друг друга. Сознайтесь, что и вы искали режиссера своей судьбы. Вы еще не догадываетесь, какая это будете удивительная судьба.

Она кивает:

— Я не искала, но я, конечно, очень рада, что я нашла вас. Куда мне прийти в пятницу?

Но он не отпускает ее. Раз никто не ждет ее, они могут пообедать вместе. Он сейчас кончит все свои дела. Она снова садится, она не спорит. Он кладет перед ней кинематографические журналы. Она остается одна. Она не читает журналов, она осматривает комнату. Пока он был здесь, ее внимание, ее зрение, ее слух были заняты только им, но теперь она одна, и предметы заявляют о себе. Их нельзя не видеть, они такие модные, красивые, так подчеркнуто дорого стоят все — и громадные кресла, крытые почти белой шелковистой кожей (очень марко, должно быть), и светлый персидский ковер, и на необъятном письменном столе фантастическая лампа с плоским стеклянным диском. Она протягивает руку, нажимает кнопку. Лампа зажигается желтоватым туманом. Конечно, от такой лампы и нельзя было ожидать, чтобы она светила как нормальная лампа. Она тушит ее, она смотрит на почти белые блестящие, голые стены. Очень успокоительны эти большие, пустые пространства — успокоительно, холодно и одиноко. В такой комнате, должно быть, легко думать и трудно жить. На круглом зеркальном столике в хрустальной вазе — букет роз, но воды в вазе нет. И книг тоже нет, ни одной книги. Она сидит здесь, она ждет Ривуара, она уже почти привыкла к чуду. Она готова принять без удивления все, что случится сегодня.

Ривуар возвращается: «Не очень долго?» Они выходят через контору, и все машинистки и служащие встают и говорят: «До свиданья». Это относится также и к ней. Пусть они не беспокоятся, они снова скоро увидят ее, и не один еще раз. И она отвечает им: «До свиданья». Стеклянно-металлический лифт, уже старый добрый знакомый, мягко спускает их вниз. Перед домом стоит большой черный необычайный автомобиль, похожий сразу и на водолаза, и на акулу.

— Сначала покатаемся немного.

Они едут в Булонский лес. Октябрь, а почти жарко, только сейчас, вечером, она это замечает, целый день некогда было заметить. В Булонском лесу медленно движутся ряды автомобилей, деревья еще зелены и птицы поют. Сколько людей, сколько женщин — может быть, такие же, те же, что вчера. Ей кажется, что она даже узнает их. Но она не присматривается — те же, такие же, не все ли ей равно? Мимо, мимо. По синему пруду плывет гордый белый лебедь, на зеленом берегу стоит гордая белая борзая. Лебедь похож на борзую, борзая на лебедя. Люка протягивает руку: «Посмотрите». Ривуар поворачивает голову к пруду. Он не замечает ни борзой, ни лебедя. «Вода, — говорит он. — Хорошо бы выкупаться. Вы умеете плавать?» — «Ну еще бы!» Ни лебедя, ни борзой больше не видно. Они едут теперь по боковой аллее, пустой и тихой. Такой тихой, что слышно, как осторожно и взволнованно шумят деревья.

— Вам приятно? — спрашивает Ривуар.

— Очень, — отвечает она.

Но разве «приятно» — подходящее слово? Она счастлива. Нет, и «счастлива» еще слишком бледно, слишком слабо. Ей хочется петь, кричать, выпрыгнуть на всем ходу из автомобиля, удариться о твердую землю так, чтобы ничего от нее не осталось, рассыпаться, распылиться. Нет, чтобы и пыли не осталось. Ничего, только крик счастья. Но для кого тогда ее восхитительное будущее, ее победа, ее слава? Умирать не надо даже от счастья. Не только умирать, но и кричать не надо.

— Потрубите, пожалуйста, немножко, — просит она вдруг.

Он удивляется:

— Зачем?

Она не объясняет, и как объяснить? Но ведь победу всегда трубят, труба прославляет победу, извещает о ней.

— Пожалуйста, потрубите!

И он трубит. Густой трубный голос взволнованно повторяет: «Победа, победа». Деревья гнутся, будто кланяются.

— Я голоден, — говорит Ривуар. — И меня ждут в ресторане. Мой компаньон и… — он на минуту останавливается, — одна артистка, Тереза Кассани, вы знаете ее?

— Я видела ее имя на афишах. Такими аршинными буквами.

— Через год, — говорит он совсем просто, — ваше имя тоже будут писать такими буквами, а через два года вы поедете в Холливуд. Можете мне верить.

Она ничего не отвечает, дорога перед глазами вдруг обрывается, превращается в море, и волны сейчас налетят на автомобиль. Она закрывает лицо руками.

— Зачем вы поспешили с замужеством? — доносится сквозь гул волн. — Как это глупо.

Она опускает руки. Дорога опять как дорога, и деревья с обеих сторон.

— Скажите, вы любите мужа?

— Нет, совсем не люблю.