Элисса

— А, Дмитрий Анатольевич, проходите, — она оторвала взгляд от монитора и слегка улыбнулась. — Присаживайтесь. Ну, рассказывай.

— Да что рассказать — стареем, сплю мало, ем много. Все как у всех.

— То есть ты за этим пришел ко мне во второй раз за день, чтобы рассказать, что стареешь? — она произносила это больше с риторическим подтекстом: я чувствовал, сейчас она вовлечена в работу, однако вежливость не позволяла отправить меня восвояси.

— Я просто соскучился по тебе, Алиса.

— Да ты что? Ты был у меня пару часов назад, — она говорила это, словно поддевая, но ясная улыбка сообщала о получении истинного удовольствия от обращенного к ней особого внимания, пусть даже и с моей стороны.

— Я по тебе скучаю, а не по Алисе Сергеевне, — я говорил серьезным, даже слегка сокрушенным тоном.

— Значит, у парка в семь вечера? — она опустила кружку на стол и взглянула на наручные часы.

— На нашем месте, — я встал с улыбкой на губах, поцеловал ее руку и направился к выходу, остановившись и повернув голову, перед тем как выйти в открытую мной дверь. — До вечера.

Выйдя из кабинета, я вздрогнул: все это время перед дверью меня ждал Виктор. Сложив руки на груди, он раздраженно смотрел на меня и, казалось, подбирал нужные слова для моего морального унижения. Несмотря на это, мне было настолько хорошо от осознания вечерней встречи, что я решил не уступать ему и доли нервных клеток и, потирая руки, направился в цех. Виктор, немного растерянный подобным поведением, спустя несколько секунд отправился вслед за мной, на ходу вереща проклятия на его «клерковском» языке.

* * *

Тревожа своды высокого потолка аэропорта, из колонок прозвучал приятный женский голос: «Объявляется посадка на рейс тридцать пять восемьдесят два. Пассажиров просим пройти к терминалу номер три. Объявляется посадка на рейс тридцать пять восемьдесят два. Пассажиров просим пройти к терминалу номер три». Я поднял сумку на плечо, выкинул пустую бутылку из-под воды в урну и отправился внутрь аэропорта в поисках терминала номер три. Несколько часов перелета отделяли меня от цели, план достижения которой так и не созрел в голове.

Через полчаса я уже удобно устроился в кресле и, не обращая внимания на просьбы выключить все электронные приборы и вытащить наушники, включил музыку и отдался во власть момента. К своему собственному удивлению, несмотря на возбужденность и невозможность до этого дня спать в полетах, меня быстро потянуло в сон. Уже через несколько минут после того, как самолет набрал «рабочую» высоту, я уснул.

Я не надеялся избежать встречи с постоянным, по крайней мере, в последнее время, спутником моих снов, и все равно немного растерялся. Он держал меня за плечо одной рукой, а второй аккуратно поместил мое сердце на место. В этот момент я почувствовал одновременно и прилив сил, практически слыша, как кровь вновь циркулирует по венам, и непреодолимую тоску, отчаяние, причины которым не видел. Игорь провел когтистой лапой по моему телу и рваные раны немедленно затянулись. Все вокруг затряслось, туман начал расступаться, и из-под ног, ослепляя меня, пробился яркий свет. Игорь посмотрел на меня, тяжело дыша, после чего сделал шаг в сторону, указал одной рукой на путь, загороженный им мгновение назад, а вторую протянул мне. Я, не колеблясь ни секунды, взял его за руку и, казалось, увидел тень его усталой улыбки. Мы шагнули в поток расступающегося тумана, и я пришел в чувство.

В салоне творился настоящий хаос: стюардессы, пытаясь успокоить пассажиров, бегали по салону, усаживая на место перепуганную до смерти группу подростков, летевшую, судя по одежде, с каких-то спортивных соревнований. Прямо перед лицом болталась кислородная маска, надевать которую не было желания. Самолет сильно тряхнуло, словно кто-то могущественной рукой пытался силой прижать его корпусом поближе к земле. Несмотря на все происходящее, я был абсолютно спокоен. Виной тому не то недавнее пробуждение, не то давнее отсутствие страха смерти. Стало лишь немного грустно, что я не смогу еще хотя бы раз увидеть Алису. Прости, любовь моя. Борт вновь тряхнуло, рядом с ухом раздался пронзительный женский крик, и глаза застила тьма.

7. Вместо эпилога

Как жаль, что я не помню этот день…

Как жаль, что память, насмехаясь надо мною,

Молву и лица превращает в тлен.

И только пара фото мне стучится болью.

Он, верно, был чудесен, этот день.

Одна из нитей полотна, что жизнью звали,

Что нас зовет в года и слова плен,

Полны и радости, и смеха, и печали.

Была прекрасна дама в этот день.

Пылали очи, супротив дождю над парком.

Словно Элисса, что создала Карфаген,

Меня Энеем возомнившая беглянка,

Будто готова жар и меч принять,

Не потерпев разлуки с образом сердечным.

И я любил, возможно. Если б знать…

Я не забуду и не вспомню день беспечный.