Елизавета I

Что касается пышных застолий, то они в ранние годы царствования Елизаветы были не особенно в чести — ничего подобного тому, что в свое время совершенно опустошило казну при Генрихе VIII. Дочь его предпочитала, чтобы за празднества, которые она, впрочем, охотно посещала, платили другие. Особенно ей нравились так называемые Майские игры и летние военные парады; процветал, естественно, и придворный театр (правда, в этом смысле королева была весьма придирчива; так, одна труппа, разыгрывавшая какую- то пьесу в 1559 году, «выступила настолько бездарно, что с позором была выставлена из дворца»). Маскарады же, напротив, случались редко, по крайней мере в первую половину царствования Елизаветы, отчасти из-за своей дороговизны, а отчасти из-за того, что большие залы дворцов находились не в самом лучшем состоянии. Как-то накануне Рождества церемониймейстеру пришлось приложить нечеловеческие усилия, чтобы заделать трещины в стенах и законопатить окна, — ветер продувал весь дворец немилосердно. В конце концов в полном отчаянии он велел рабочим натянуть огромный холст, чтобы «уберечь залу от снега и ветра».

С особым блеском при елизаветинском дворе проходили празднества и маскарады на открытом воздухе или, точнее, в специально построенных «банкетных домах». В отличие от казарменного вида, примерно ста футов длиною, залов королевских дворцов, «банкетные дома» представляли собою большие, площадью около четырехсот квадратных футов, павильоны, державшиеся на высоких сорокафутовых корабельных мачтах. В июне 1572 года, когда в Англии находился с визитом один крупный французский дипломат, был специально построен один такой «дом», и понадобилось пятьсот рабочих рук, чтобы декорировать его березовыми ветками, плющом, розами и жимолостью. Холщовые стены были хитроумно выкрашены под камень, а потолок являл собою некую фантасмагорическую картину, где между листвою, свисающими искусственными, в золотых нитях, цветами, овощами и фруктами — гранатами, дынями, огурцами, виноградом, морковкой — мелькали изображения ангелов. В день открытия разом вспыхнули три сотни фонариков, и эффект получился потрясающий. Хоть и возведенное по случаю и временно, это сооружение существовало по крайней мере лет двенадцать, более того, в 1584 году на ветках под потолком появились птицы, и пели они, как в лесу, услаждая слух многочисленных гостей.

Вести в таких гигантских сооружениях, как королевский дворец с его пышными декорациями и постоянными увеселениями, жизнь размеренную и хоть сколько-нибудь разумную непросто, для этого требуется железная самодисциплина и незаурядная душевная стойкость. Двор с его тысячами соблазнов, двор, где процветают алчность, обжорство, предательство и тайный порок, расставляет повсюду ловушки, и человек часто оказывается в нем подобно щепке в бурном океане.

«У всех у них, похоже, спрятан где-то внутри вечный двигатель», — писал о придворных Елизаветы один иноземный гость. Другой находил, что они настолько опьянели от алчности и какого-то наивного стремления ухватить всего побольше и сразу, что «выглядят, словно дети, охотно меняющие драгоценный камень на обыкновенное яблоко».

Беспокойная, постоянно мятущаяся, с нервами, натянутыми как струна, дворцовая публика легко увлекалась то одним, то другим, лишь бы не отстать от моды, особенно в одежде. Внешний вид — это самое главное, вот и неудивительно, что придворные все время старались перещеголять друг друга, поразить каким-нибудь необычайного кроя камзолом, туфлями, шляпой. Это была непрекращающаяся игра, постоянная гонка — как в политике.

Тон задавали мужчины. Панталоны да рейтузы, некогда короткие и достаточно плотные, ныне удлинились до колен и выпирали, словно набитые карманы; кружевные, с пуговицами из драгоценных камней камзолы тоже сделались длиннее и покрылись пышным орнаментом. Все это: камзолы, рейтузы, плащи, шляпы, а также десятки иных элементов одежды, без которых не позволял себе обойтись ни один придворный, — должно было составлять единый комплекс и гармонировать со всем остальным; потребные для этого десятки ярдов золотой парчи, белоснежного шелка и багрово-красного бархата нередко превосходили, и весьма сильно превосходили, возможности владельца.

А ведь это еще далеко не все: яркие шелковые чулки, подвязки с золотыми нитями или стеклярусом, туфли из мягкой кожи или бархата с украшениями в виде лент и кружева, богато изукрашенная шпага или кинжал в ножнах из расшитого бархата. Венчалось все это бархатной шляпой, нередко с длинными, фута в два, торчащими в разные стороны перьями на полях. Надушенные, «благоухающие, как дамасская роза», перчатки, свисающие кисточки и венецианское золото, красивый носовой платок в руках, кольца с бриллиантами и аметистами, тяжелые часы, амулет, быть может, медальон с локоном волос любимой — все это и многое другое, хоть и обременяло придворного, но наверняка возвышало его в собственных глазах.