Елизавета I

Вооруженная такой индульгенцией, Анна соблазняла мужчин «ласковыми словами, поцелуями, прикосновениями и иными способами», зачиная с ними не только так и не рожденных детей, но и единственную выжившую дочь. По слухам, Анна изменяла королю еще до замужества. «На суде было доказано, — конфиденциально сообщал в Рим один дипломат, находящийся на службе у Габсбурга, — что она вела такой образ жизни еще до того, как понесла ребенка, которого король считал своим. В Англии собираются объявить, что это не королевское дитя».

Среди претендентов на подлинное отцовство трое стоят особняком. Один — Генри Норрис, стройный привлекательный высокородный господин, один из самых доверенных друзей короля. Эта кандидатура казалась настолько вероятной, что Юстас Шапис, габсбургский посол в Лондоне, считал его предполагаемое отцовство достаточным основанием для развода Генриха с Анной. «Архиепископ Кентерберийский не колеблясь утверждает, что ребенок не от короля, а от господина Норриса», — писал он министру Карла V Грэнвиллу.

По другой версии, разумеется, самой скандальной, отцом ребенка был Джордж Болейн. В ее пользу свидетельствовало сильное семейное сходство. С особой охотой обвинения в кровосмесительстве повторяли противники Анны на Континенте. Один современник- португалец отмечал, что «после ее казни королевская комиссия объявила, что отец ребенка — ее родной брат». То обстоятельство, что и Анна, и Джордж отвергали это обвинение, вовсе не принималось во внимание, и среди предполагаемых любовников Анны Джордж, которого не любили за высокомерие, вызывал наименьшее сочувствие.

Но дольше всего отцом дочери Анны народная молва считала Марка Смитона, исполнителя органной музыки в переложении для клавесина, «отменного танцора» и камердинера при королевском дворе. Смитон, человек простого звания (он был сыном плотника), возможно, фламандец по происхождению, был единственным из подозреваемых в связи с Анной, кто, хотя и под пыткой, признал во время следствия, что действительно был ее любовником. Это признание дало пищу воображению многих. Карлу V сообщили лишь главное: Анну обнаружили в постели с королевским музыкантом, за то и казнили. Но в течение еще многих лет английским придворным казалось, что по мере приближения к зрелости Елизавета становится все больше похожей на Смитона. Более всего сходства между ними находила Мария — она до самого смертного часа (в разговорах с близкими людьми) утверждала, что у Елизаветы «лицо и вообще весь облик» точь-в-точь как у злополучного музыканта и что никакая она ей не сестра, а ее отцу никакая не дочь.

Если возникла масса пересудов насчет того, кто же является истинным отцом Елизаветы, то кое-какие сомнения возникали и по материнской линии. Еще до казни Анны сторонники Габсбурга распускали слухи, будто она бесплодна и что Елизавета на самом деле дочь какой-то крестьянки, которую тайно доставили во дворец, когда у Анны якобы начались родовые схватки. Разумеется, у этой легенды было по крайней мере одно слабое место: если бы Анна на самом деле затеяла такую интригу, уж она наверняка позаботилась бы, чтобы ребенок оказался мальчиком. Тем не менее миф получил широкое распространение, особенно после смерти королевы. Раз Генрих практически отказался от дочери, следующий шаг заключался в том, чтобы отделить ее от Анны и, таким образом, от королевского двора. А уж о притязаниях на трон и вовсе не должно быть речи. Шапис попытался выжать максимум из одного неосторожного замечания Анны. После последнего выкидыша она обмолвилась в разговоре с приближенными, что насчет следующего ребенка «сомнений уже никаких не будет — в отличие от этого, ибо он был зачат еще при жизни покойной королевы». Шапис сделал из этого вывод, что Елизавета тоже «сомнительна».

Вскоре выяснилось, что Генрих вовсе не отказался от дочери (пусть даже официально она была признана незаконнорожденной), более того, ему удалось убедить по крайней мере одного из своих собеседников, что он испытывает к ней подлинно отцовские чувства. Правда, документальных подтверждений этих чувств не сохранилось. И вообще трудно сказать, как же в действительности король относился к дочери. Несомненно, Елизавета была в глазах Генриха и хрупким, внушающим жалость маленьким созданием, и дочерью предательницы и ведьмы, тяжелым напоминанием об истории самой большой его любви и самого большого разочарования. Если Генрих и допускал, что Елизавета не его дочь, то никогда и никому об этом не говорил и уж вовсе не заикался о том, что Анна Болейн будто бы была бесплодна. В любом случае о Елизавете он думал в первую очередь как политик, и оберегать ее следовало с максимальным тщанием, тем более что ее сводный брат Генри Фитцрой к тому времени умер.