Елизавета I

На эту тему много шушукались, утверждая, что Генрих с Джейн обо всем договорились еще до ареста Анны. Чрезмерно строгое судебное разбирательство, отсутствие свидетелей, вырванное под пыткой признание Марка Смитона — все укрепляло подозрения в том, что Анна стала помехой королю в его новом увлечении и тот поспешил убрать ее с дороги. «Люди считают, что он все это придумал, лишь бы избавиться от нее», — писала наместница Фландрии, сестра Карла V; она могла бы добавить — факт очевидный, — что одним-единственным ударом Генрих совершил нечто вроде дворцового переворота: убрав не только жену, но и многих своих приближенных (ее якобы любовников), он открыл путь новым людям, ведущую роль среди которых играл брат Джейн Эдуард Сеймур.

Утехи и злонравие короля, его откровенный эгоизм и, можно ведь и так посмотреть на это дело, обдуманное предательство по отношению к Анне окончательно запутали вопрос о ее виновности. Так что дочери несчастной королевы, ставшей с малолетства жертвой противоречивых слухов и наследницей дурной репутации матери, пришлось со временем разбираться в этой на редкость темной истории и выуживать из хаоса крохи истины.

Полной же правды было не отыскать, и упорное нежелание говорить о матери характерно для Елизаветы в ее зрелые годы. И все же в какой-то момент она должна была задуматься о злой судьбе своей матери, которую помнила совсем смутно. А еще в молодости ей рассказывали — свидетелей было достаточно, — как Анну, дабы «окончательно лишить духа», заставили наблюдать за казнью так называемых сообщников — их головы отсекались ударом топора, тела четвертовались, и кровавые останки просто закапывались в землю. Через два дня и сама королева поднялась на плаху, выстроенную специально для нее и «достаточно высокую, чтобы всем все было видно»; взору ее предстали сотни, а по иным свидетельствам, и тысячи зрителей, хлынувших вниз, к Тауэру, в утро казни. До самого конца, по их рассказам, Анна выглядела какой-то потрясенной, как будто не могла поверить, что вот-вот расстанется с жизнью, и все ожидала — с надеждой приговоренного, — что в последний момент король ее помилует. Во время суда она неустанно повторяла, что, как бы там дело ни обернулось, «смерть ее минует». Теперь же, приближаясь к плахе, она «непрестанно оглядывалась», словно ожидая появления королевского гонца с известием о помиловании.

Но так и не дождалась, и зрители сполна получили то, ради чего явились. Под их взглядами Анна сделала шаг вперед и произнесла небольшую речь. Держалась она достойно, понимая, что это будут ее последние слова. Я готова, сказала она, «смиренно отдаться воле короля» — и в доказательство отстегнула от своего серого платья меховой капюшон и заправила пышную гриву черных волос под простую холщовую шапочку, обнажив длинную белоснежную шею.

Все это Елизавете наверняка рассказывали: и то, как палач сделал свое дело одним ударом, и как голову завернули в белое полотно, и как старухи знахарки столпились вокруг плахи, чтобы не упустить ни единой капли крови, ибо считается, что кровь приговоренных к смерти обладает целебными свойствами.

Воспоминания о матери — чарующе прекрасное лицо, задумчивое выражение глаз, аромат духов, колыбельные, которые она пела по-французски, — наверное, слились с посмертными образами, и в конце концов все это приобрело аромат мрачной легенды. Шли годы, случались другие громкие истории, они порождали свои слухи, отвлекавшие внимание от дочери Анны Болейн, а она к тому времени уже надела на себя броню молчания. Тем не менее клеймо еще долго не стиралось, и должно было пройти много лет, прежде чем призрак Анны оставили наконец в покое.

Вскоре после казни Анны леди Брайан, старшая гувернантка Елизаветы, написала Кромвелю длинное жалобное письмо. Недавно она овдовела и лишилась таким образом, по собственным словам, всяких средств к существованию. Так что целиком зависит от своего положения при королевских детях — а занимает она его уже в течение двадцати лет, — и ныне, когда статус Елизаветы так изменился, она опасается потерять свой титул баронессы и все, что с этим связано. Пребывая в совершенной растерянности, она чувствует к тому же, что теряет контроль над другими слугами. «Теперь, когда Елизавета утратила свое прежнее положение, а нынешнее мне известно только по слухам, и я не знаю, что делать — с ней, с самою собою, с теми, кого дали мне в помощь, то есть с ее прислужницами, — молю Вашу Светлость обратить свой взор на миледи и на тех, кто ее окружает».