Елизавета I

В ноябре до Лондона донесся из Вудстока настоящий крик о помощи. Бедингфилд, который давно уже просил освободить его от исполняемых обязанностей, видимо, совсем изнемог. С самого своего здесь появления он почти все время провел в замке и теперь просто не мог там больше оставаться. К тому же эта работа грозила сделать его нищим. Страже не платили почти три месяца, а вудстокские крестьяне, в чьих домах они остановились, не могли кормить лишние рты; так что Бедингфилд платил за еду из собственного кармана, и в какой-то момент ему даже пришлось обратиться к лондонским ростовщикам. Погода становилась все хуже, хозяйство хирело на глазах. Мысль о том, что придется провести здесь всю зиму, приводила Бедингфилда в ужас, десятикратно «усиливая его хворости».

К отчаянному письму коменданта Елизавета приложила записку. Не согласится ли Мария перевести ее во дворец где-нибудь поближе к Лондону либо в один из ее собственных домов, где она будет жить под стражей? Она умоляет об этом даже не ради себя, а ради «этих несчастных, которым каждый день, в холод, приходится доставлять сюда еду». Достаточно одной метели — и в Вудсток вообще невозможно будет проехать.

Это были не просто слова. Действительно, что будет, если в один прекрасный день подвоз продовольствия прекратится? Но у Марии, пребывавшей в сотнях миль оттуда, на юго-западе, где погода помягче, были иные заботы. После двадцати лет отлучения Англия вновь объединилась с римско-католической церковью. Сама же Мария на четвертом месяце безмятежного брака почувствовала, что беременна.

Глава 13

Когда молода и прекрасна была я,

Мечтой кавалеров галантных слыла я.

Но всем им упрямо твердила одно:

Подите к другим — мне любить не дано,

Мне хладное сердце навек суждено.

Когда в конце апреля 1555 года Елизавета «совершенно незаметно» появилась в Хэмптон-Корте, там царила праздничная суета. Во дворец прибывали все новые знатные дамы и господа, приглашенные присутствовать при родах, и с каждым — целый штат личной обслуги, комнатные собачки, сундуки с одеждой и драгоценностями. Гул женских голосов заглушали отрывистые команды — дворцовые слуги метались туда-сюда, перенося постельное белье, свечи и вообще все, что может понадобиться гостям, не говоря уж о детской; обыскали складские помещения и подвалы в поисках «более или менее пригодных» комодов, столиков и подсвечников для нужд прибывающих дам.

Сроки королевы уже подходили. Официально двор она покинула несколько недель назад и теперь, за вычетом ежедневных коротких прогулок, почти все время проводила в кровати, молясь о рождении здорового сына. По мнению акушерок — а оно вдруг стало на вес золота, — ребенок непременно должен был родиться до 9 мая.

Понятно, почему именно в это время во дворце оказалась Елизавета. Ее положение наследницы трона, а также всегдашняя уязвимость как объекта всяческих слухов, заговоров и контрзаговоров, делали сейчас присутствие здесь сестры королевы в высшей степени желательным. Тем не менее во всей этой суете, предшествующей надвигающемуся событию, появление Елизаветы на самом деле осталось почти незамеченным, и в сопровождении совсем небольшой свиты — три-четыре фрейлины и столько же слуг мужского пола — она проследовала в отведенные ей апартаменты: некогда их занимал герцог Альба, наставник короля Филиппа, пребывавший тогда в Лондоне. Теперь Елизавете, как и всем остальным во дворце, предстояло ожидать появления новорожденного принца.

Ни с кем она не общалась, даже со своим кузеном Реджинальдом Поулом, занимавшим соседние апартаменты. Впрочем, они и вообще-то знали друг друга только по имени, ибо сначала Поул учился за границей, а затем (все это происходило задолго до рождения Елизаветы) отправился в ссылку. И все же судьбы их оказались тесно переплетены, ибо, воспротивившись некогда женитьбе Генриха VIII на Анне Болейн, кардинал последовательно потерял братьев, престарелую мать и даже совсем юного племянника — все они были брошены в темницу либо взошли на плаху. Так что неудивительно, что сейчас Поул всячески избегал встреч с Елизаветой; ей же, со своей стороны, наверное, было бы любопытно посмотреть на знаменитого кузена, с которым королева Мария связывала надежды на возвращение Англии в лоно католической церкви. Ибо он и впрямь был знаменитостью, тонко очерченное, благородное лицо его было хорошо известно в просвещенных кругах. А многие вообще считали его святым; при выборах папы Поул недобрал всего нескольких голосов.