Елизавета I

Скажем, невозможно было скрыть полную неискушенность в международных делах. Однажды совершенно потрясенные советники и Фериа услышали, что, оказывается, Елизавета не считает себя связанной тем клочком бумаги, на котором Мария объявляет войну французам. Впрочем, убедившись в беспочвенности такой позиции, Елизавета быстро от нее отступила. Поначалу она, как все начинающие дипломаты, относилась ко всему с величайшей подозрительностью. Когда Фериа сообщил, что Испания и Франция заключили мирное соглашение, Елизавета почему-то решила, что со стороны короля Филиппа это предательство; понадобилось вмешательство Сесила, чтобы разубедить ее в этом.

Но сколь бы неуверенно ни чувствовала себя Елизавета на первых порах на международной сцене, дома она вела дела твердо и решительно, с лихвой компенсируя недостаток опыта силою духа.

Фериа, пребывавший в Англии для защиты испанских интересов и сохранения того влияния, каким пользовался Филипп при Марии, оставил нечто вроде портрета ее преемницы в первые недели царствования. Елизавета решительна, уверена в себе, ей чужды сомнения, отмечал он. «Поразительная женщина». Привыкший к сдержанности и даже робости, которые обычно демонстрируют представительницы прекрасного пола, Фериа никак не мог приспособиться к размашистым манерам, которые Елизавета унаследовала от отца. Она говорила с ним, как, впрочем, и с другими дипломатами, открыто, не выбирая слов. Она жаловалась на бедность, и когда он, допустим, дарил ей дорогое кольцо, так и расплывалась в довольной улыбке. («Ей очень нравятся подарки», — замечает испанец.) К тому же Елизавета с величайшей охотой ввязывалась в споры. В целом же она приводила Фериа в отчаяние. Плохо уже то, что Елизавета — женщина, но еще хуже, что — «молодая девчонка, неглупая, но совершенно несдержанная». И лишь в одном отношении у нее есть преимущество перед Марией: Елизавета, безусловно, способна к деторождению. Что же касается всего остального, то с точки зрения испанских интересов она «явно уступает» сестре.

Но даже Фериа вынужден признать, что Елизавету «боятся куда больше», чем Марию, и что она «отдает распоряжения и делает свое дело с той же абсолютной неколебимостью, что отличала ее отца». «Абсолют» — вот ключевое слово. Елизавета явно рассчитывала на всеобщее повиновение и добилась его. Даже в личных покоях она установила свой порядок, запретив фрейлинам говорить о делах. Королевская спальня, бывшая некогда местом, где вручались петиции и испрашивались разнообразные должности и привилегии, превратилась в политическую пустыню.

Елизавета поступала мудро, полагаясь в те первые дни царствования по преимуществу на себя самое, ибо при дворе царил настоящий хаос. Большинство чиновников и слуг Марии были уволены, дела застопорились, а замену искали и находили главным образом среди молодых людей, чья энергия явно не соответствовала их опыту. «Королевство, — записывал Фериа, — попало в руки молодежи, еретиков и изменников». Старшее поколение и убежденные католики были охвачены страхом, однако чувств своих не выказывали, особенно на публике; между собою же называли новую королеву «временщицей» и, ссылаясь на какие-то древние таинственные знаки, предсказывали, что царствование ее будет недолгим и к власти возвратится король Филипп.

Царящая при дворе неразбериха чрезвычайно беспокоила Фериа. Зайдя как-то в парадную залу переговорить с королевой о важном деле, он обнаружил в ней «кучу народа»: все либо засыпали ее подарками, либо о чем-то наперебой заговаривали, Елизавета же была «совершенно захвачена» происходящим. Если хотя бы в комнате заседаний Совета испанец рассчитывал попасть в спокойную атмосферу, то разочарование его ждало и здесь. Тоже гвалт, тоже все перебивают говорящих, а у двери толпятся всякие просители, оттирая друг друга от замочной скважины либо пытаясь заглянуть внутрь. «Здесь все так перепуталось, — в полном отчаянии записывает Фериа, — что уже и отец сына не узнает».

Казалось, Елизавета стоит выше всех этих свар; в то же время этот хаос ей до какой-то степени даже нравился, ибо убеждал, что все только начинается, ничто еще не обрело окончательной формы и именно ей предстоит заняться этим. Впрочем, в одном отношении сразу же образовалась полная ясность. Враги Марии — друзья Елизаветы. Она по-прежнему, как и до смерти сестры, была «настроена явно против нее» и старалась, чтобы всем это было видно. Проезжая как-то улицами Лондона, она заметила в окне Уильяма Парра, графа Нортгепмтона — давнего недруга покойной королевы. Елизавета резко натянула поводья и, «самым сердечным образом» приветствуя старого протестанта, справилась о его здоровье (в это время он поправлялся после долгой болезни). И вся эта демонстрация, кисло комментирует Фериа, понадобилась лишь затем, чтобы засвидетельствовать симпатии «самому большому врагу» Марии. Именно по этому признаку, продолжает посол, и судят теперь о людях.