Элизиум, или В стране Потерянных Снов

— Папа! Папа, они тебя убьют, они по-настоящему убивают, — заорал он, голосок его, и без того мокрый и тонкий от слез, срывался, становился все слабее, переходил в какой-то писк.

Наступила тишина. Внизу, за воротами, у ступеней Золотого Дворца, глухо ворочалась толпа. Не было слышно приветственных криков, но ощущалось присутствие тысяч людей — молчаливое и потрясенное.

— Заканчивай, — попросил Грей спокойно. — Ты видишь, как он мучается? И все из-за тебя.

Драко соскальзывал в обморок и выныривал из него — пока Скорпиус договаривал, голосом неживым, ровным, каждое слово как будто отдельно от других и не ведает, с чем рядом произносится. Так говорят автоматы, големы, которым кто-то из злого умысла вложил в рот табличку с заклинанием.

— Золотом Рассвета и Пресветлого Града я запечатываю его душу и отпускаю его, пусть он уходит по темной дороге: да будет воля моя и Камня.

Грей подхватил Драко под мышками, под коленями, поднял и понес из зала.

Толпа повернулась к площадке, открытой всем ветрам. Головы их, с запрокинутыми лицами, похожи были на цветы подсолнечника, следящие за солнечным светом.

В жарком воздухе стлался жирный, мягкий дым. Драко увидел черный сосуд, поставленный на жаровню, раскаленную докрасна. Стражники встали с двух сторон у маленького постамента, Грей положил на него Драко.

Морской ветер прошелся по коже приговоренного, краткий миг прохлады показался таким приятным, хотелось, чтобы он длился и длился. Спина Драко кровоточила, ног он давно не чувствовал, но ему вдруг показалось, что он, вообще-то, по-настоящему, счастливо, жив. Это было пьянящее, знакомое чувство: вопреки всему и благодаря всему.

В рот ему что-то втолкнули — жесткое, растянувшее губы, оцарапавшее десну. Драко замычал возмущенно, а потом над его лицом появилось, заслоняя небо, красное, как кирпич, обожженное не то солнцем, не то жаром углей, лицо Грея.

— Вот и все, — сказал Годрик, загадочно ухмыльнувшись. — Держись там. Будь умницей, Малфой. Держись.

И с этой напутственной речью Грей опрокинул маленький ковш, полный до краев густой золотой похлебкой.

Последнее, что Драко Малфой почувствовал, был огонь. Он стекал по горлу, превращался в нечто холодное, стыл и останавливался, и Драко, оторопев, подумал:

Горячо.

Слишком горячо.

Очень горько.

Он скользнул было в свои спасительные сумасшедшие воспоминания — но его отбросило дальше, прямо в прохладную траву с фотографий, что-то толкало в грудь, мешало дышать.

Он глотнул воздух — и остановился.

Он мог дышать, рот его больше не был растянут металлическими распорками, запястья больше никто не сжимал. Он смотрел, как Грей льет расплавленное золото в горло другому человеку — голому, в крови, с изможденным, в ярких пятнах ожогах, лицом.

Обожженные губы застыли, принимая угощение, кадык на длинной шее замер, грязные волосы болтались, как бахрома, над розовым мрамором постамента.

Где же ты?

Где ты?

Драко огляделся.

Я умер?

Я — умер?

Драко поднял руку к лицу и увидел, что она прозрачная.

Он смотрел сквозь нее, как сквозь чистое стекло.

* * *

Он еще топтался вокруг собственного мертвого тела, взглядывая на него то и дело — с суетливым страхом, с каким-то детским омерзением. А толпа внизу глухо ворчала, набухала гневом, воплем. Она всколыхнулась, и пошли волны беспокойства. Кто-то побежал было вверх по ступеням — этих смельчаков отбросили стражники.

По боковой улице двигался маленький отряд.

Они врезались в толпу, принялись прокладывать себе дорогу, отшвыривая со своего пути истерично вопивших женщин, недовольных мужчин. Поднялись к дворцу, завязалась короткая, невыразительная схватка.

Еще один ручеек влился в толпу из другого проулка — в нем мелькали темно-серые, голые тела, и вдруг люди начали взлетать, и Драко увидел, что взлетают не люди вовсе, а оборотни. Они накидывались на стражников, сбивали их с ног. Какие-то оборванные, обозленные мужчины с разбойничьими лицами поднимали пики, самодельные булавы, кирки, обломки кирпичей и били солдат. Повсюду слышался низкий, без слов, крик, зеваки в панике разбегались.

Навстречу им двигались те, кому, очевидно, терять было нечего. Ср звоном лопались витрины, на мостовую сыпались драгоценности, летели дорогие тряпки, на них набрасывались со всех сторон, раздирали в пух и прах бархат и кружево. Кто-то выл, зажимая разбитый нос, а кто-то полз по светлым камням, оставляя за собой жирные алые следы. Женщины прикрывали детей телами, и на спины их сыпались удары, проклятия. Некоторые мужчины пытались помочь слабым, а другие лезли сквозь толпу, вперед, по упавшим телам.

Маленький круговорот у нижней ступеньки вдруг развернулся, словно кто-то размотал невидимое веретено, и нападающие кинулись врассыпную. Разбежавшись в стороны, они принялись взбираться наверх, издали, сверху похожие на тараканов, штурмующих сахарную голову. Тактика оказалась успешна — стражники рассредоточились, выставленное поверху оцепление постепенно рвалось — тут и там золотые бусины шлемов исчезали в кишащей темной массе.