Эмансипированные женщины

Вдали, за садовой решеткой, сновали по тротуару пешеходы, суетливые, оживленные, одетые уже по-весеннему.

«Вот почему, — думала Мадзя, — люди кажутся мне лучше. Они стали веселей. Весна принесла им радость, как деревьям молодые листочки; зеленое дерево красивей голых ветвей, а веселый человек лучше угрюмого…»

В углу сада она заметила кучку ребятишек, которые нашли сухую проталинку и огораживали ее палочками, как забором. Там был внучек камердинера, внучка швейцара, сын повара, два сына лакея, племянница ключницы — незначительная часть ребятишек, родители которых служили у Сольских.

Мадзя вспомнила, что прислуги в этом особняке с детьми несколько десятков человек, и в голову ей пришла странная мысль. Все эти люди едят, спят, развлекаются или скучают, женятся и растят детей не только без разрешения, но и без ведома Сольских. Они живут совсем иной жизнью, чем их хозяева, как живут вот эти деревья в саду, не заботясь о земле, соками которой они питаются.

Кто же тут от кого зависит: деревья от земли или земля от деревьев, прислуга от Сольских или Сольские от прислуги? Действительно ли Сольские хозяева этого особняка, в котором у каждой семьи свои заботы, радости и цели, не зависящие от воли Сольских? И кто в конце концов они, эти могучие Сольские, как не бедные рабы, которым повар дает обеды, лакеи убирают и согревают жилище, горничные меняют белье, а управляющий добывает деньги.

Что же удивительного в том, что они не знают счастья?

«Отец был прав, — подумала Мадзя, — когда говорил мне, что барам завидовать нечего. Но что же я здесь такое?»

Взгляд ее устремился за решетку, где сновали пешеходы.

«Вот что: прохожий, который появляется в одном конце сада, смотрит минуту на его деревья, дышит его воздухом, а через минуту исчезает в другом конце…»

Ее удручали эти мысли, она считала, что с ее стороны это проявление неблагодарности по отношению к Сольским. Чтобы избавиться от неприятных мыслей, она перешла в гостиную.

Окна гостиной выходили во двор. Под колоннадой особняка сидел в кресле швейцар с седыми бакенбардами, в длинной ливрее и разговаривал с какой-то женщиной в черном, закутанной в черную вуаль так, что лицо ее нельзя было разглядеть.

Через минуту женщина попрощалась с швейцаром и неровной походкой направилась к воротам. Она свернула на тротуар и вскоре растаяла в живом человеческом потоке, который тек неведомо куда и неведомо на какие берега выбрасывал свои капли.

«Может, это какая-нибудь бедная женщина с просьбой к Аде?» — подумала Мадзя, и сердце ее сжалось.

Швейцар разговаривал уже с молодым лакеем, а вскоре к ним присоединился и полотер.

И снова Мадзя задалась вопросом, что же делают в особняке эти люди? Для себя очень много: они веселятся, скучают, отдыхают, растят детей… Но что они делают для Сольских? Швейцар следит за порядком в вестибюле, камердинер следит за порядком в гардеробе пана Стефана, горничная следит за порядком в гардеробе Ады, управляющий следит за порядком в поступлении доходов.

Никто здесь ничего не меняет, ничего не создает, не двигает вперед, все только поддерживают раз навсегда установленный порядок, в котором две благородные души — Ады и Сольского — сохраняются, как допотопные мотыльки в куске янтаря. Все слуги сами живут полной, личной жизнью, а работают только в одном направлении, чтобы их господа не жили и даже не думали о том, что есть какая-то жизнь, полная забот и радостей, труда и отдыха, борьбы, неудач и побед.

«Ах, какая я нехорошая! — шепчет Мадзя. — И что это я вздумала критиковать Сольских, ведь я пользуюсь их добротой?»

В дверь постучались, вошла горничная с письмом.

— Какая-то женщина, — сказала она, — дала швейцару это письмо для вас.

— В черном костюме? С черной вуалью? — спросила Мадзя.

— Да, барышня. Она, верно, тут недалеко и ждет ответа. Какая-то бедная женщина.

Мадзя торопливо распечатала конверт и вот что прочла в письме, написанном незнакомым почерком: