Эмбрион. Поединок

– Не пытайся напасть, – не оборачиваясь, сказал идущий впереди. Мы сошли с дороги и сейчас двигались по колено в снегу, к зарослям каких-то кустов в стороне. Голый пучок веток с белыми шапками. Зачем нам туда?

Поднять… Выстрелить…

– Гнезду нужно изучить тебя. На будущее… – сказал первый. – Не бойся.

Я не боялась. Мне стало все равно. Не знаю, кто эти существа, но никакой агрессии от них нет. И я, несущая смерть по приказу и без него, сейчас обязана смириться. Не испытывала этого чувства с детства, но сейчас оно вернулось.

И еще… Я чувствовала, что они разговаривают вслух только ради меня. Они сами могли обойтись без этого, они были связаны чем-то гораздо более совершенным, чем речь.

С ветки ближайшего куста, хлопнув крыльями и раскидывая вокруг снег, попыталась взлететь птица. Только попыталась – я почувствовала, как тонкий луч тепла метнулся от шара к ней. Так и не сложив крылья, птица комком провалилась вниз и упала в снег, нелепо вывернув шею.

– Мы не привлекаем к себе внимания, – сообщил идущий впереди.

Мне он это сказал? Птице? Всему враждебному миру вокруг? Одно Великое пламя знает. Я промолчала. Вот уж до птицы мне не было ни малейшего дела, а враги уходили все дальше и дальше, пока я теряла здесь время. Остатки снега осыпались с куста, и вновь наступила тишина, нарушаемая только нашими шагами.

– Здесь, – зайдя так далеко, чтобы нас никто не увидел от дороги, сказал первый.

Небольшая поляна в клетке густых зарослей. Снег не тронут, только цепочки треугольных птичьих следов и осыпавшиеся со стволов кусочки коры.

Я послушно встала в середине поляны. Никто мне не приказывал, никто не сказал ни слова, но я знала, что все делаю правильно. Так, как это нужно им.

Все трое вновь окружили меня, но гораздо теснее, чем на дороге. Почти касались меня шарами, почти упирались в грудь и плечи державшими их пальцами. Тепло в голове превратилось в жар, я чувствовала, что начинаю гореть странным внутренним пламенем – но не черным, которому поклонялась и которое принимала как благо.

Нет! Это пламя было чужим.

Оно выворачивало меня наизнанку, вытаскивало наружу самые дальние воспоминания. Чувства. Эмоции. Боль и страх. Удовольствие и сладость чужой смерти. Мучения. Сложности. Все, из чего я состояла долгие годы. Чем жила среди мертвых домов, уходивших слепыми провалами окон в небо. Среди убежищ, пахнувших хуже крысиных нор – чужой мочой, безнадежностью, похотью и бессилием. Среди людей, которых – на мой вкус – выжило слишком много.

– Нам нужно другое, – неожиданно сказал мне один из нелюдей. Я даже не поняла, кто именно: звук шел отовсюду, как брызги воды на мое горящее свечой существо.

– Ящерица… – прошептала я. – Бесхвостая ящерица.

После смерти отца, мною же и устроенной, я продержалась в убежище под заводом год. Жадно прислушивалась к любым слухам, пыталась говорить с очень редко, но приходившими извне людьми. Военными с Базы. Бродягами – зачастую совершенно сумасшедшими. Появившимися как раз в то время первыми сталкерами.

Последние сперва мало отличались от бродяг, просто были нормальными и шли зачем-то. С целью. Лекарства, патроны, оружие, взрывчатка, металл, компактные изделия предков. Все полезное, что нам осталось после Черного дня.

Потом сталкеры стали ходить группами, у них появилось добротное оружие, обмундирование, карты местности с отмеченными известными горячими пятнами. Расспрашивая их, я узнала, что город не кончается на юго-западном кладбище с одной стороны и парке с другой. Всем в убежище было все равно, а для меня это стало открытием.

Первым шагом прочь.

Дядя Виктор устроил на входе в убежище пост, вооружив сменных часовых купленными у военных автоматами и снабдив измерителем радиации. Прибор как-то назывался, научным словом, но под заводом хватало термина Измеритель. Все понимали, о чем речь.

Ко мне начал приставать Барон. Мерзкий на вид, прыщавый, в три раза старше меня на тот момент. Мама, которая после смерти отца жила по инерции, его привечала. То в гости пригласит, то возьмет меня с собой – не спрашивая, естественно, согласия – и тащит в дальний коридор, где Барон устроил свою мастерскую.

Однажды он пришел свататься. До этого я просто успевала убежать, когда он домогался, а здесь… Мать согласилась, что мне надо замуж. Продала, как ведро с грибами.

– Я тебе, Нинка, так скажу! – уже пьяный Барон налегал на угощение, не забывая подливать себе и матери настойку. – Девка у тебя ленивая, грязнуля, но я ее воспитаю. Буду ебать и кормить! Ну или наоборот.

Он громко заржал, а мне хотелось его зарезать. Прямо здесь и сейчас. Останавливало только одно: матери всю камеру залью кровью. Наши закутки так и назывались – камеры. Не комнатами же звать поделенный занавесками бетонный коридор под разбитым заводом.

– Барон, ну ты это… При девчонке-то… – вяло осаживала его мать, но он только больше распалялся.

– А чего не так, Нинка? Она блядует с детства, в подоле тебе несла, да не донесла, верно?

Мать, уже пьяная, еле видимая в свете масляной лампы – электричество было не про нашу честь, – кивала и вытирала губы рукавом.