Эмма

Темя этого господина снова показалась мне странно широким. Я проделал сейчас эксперимент: поднял аппликацию Paint, создал овал, добился схожести заполняющего цвета с серебристым оттенком обрамлявшей лысину моего соотечественника густой седины, поблескивавшей в искусственный «дневном» освещении в зале без окон, затем поместил в центр фигуры меньшего размера окружность, «залил» ее ярким желтым цветом и немного вытянул по горизонтали. Я так и не пришел к однозначному выводу, действительно ли контрастная лысина визуально раздвигает седой нимб. Желтое в сером. Словно мир идей в житейском море.

Тогда же, сидя в зале рядом с нетерпеливо ерзавшей в кресле дамой лет пятидесяти, стремившейся, видимо, выразить несогласие с взглядами Оме (вряд ли она удовлетворилась бы только вопросом к нему), но так и не получившей слова, сам я захотел спросить храброго господина перед тем, как он вынужденно покинет зал, часто ли ему приходится видеть свою лысину? Или только когда парикмахер, окончив стрижку, поднесет ему со стороны затылка круглое зеркальце, чтобы удостовериться, что клиент доволен результатом работы. Так делала моя подружка, веселая парикмахерша в далеком прошлом, во времена моего добровольного бегства из родного города.

Больше мне некуда бежать, я прочно и навсегда осел здесь, в древнем Леванте. Тому есть много причин: тут памятником лучших минут моей жизни долбит Vanellus spinosus бетонную колонну, здесь ареал обитания этих птиц, здесь я сочинил «Имперского пса» и прикончил его, здесь под слоем глины самим божеством предписанного мне отечества покоится моя мать и ее выносившее меня чрево. Тройная родина Кощея еврейского. Я упоминал уже в этих записках о величии европейской цивилизации, построившей здание современной культуры на старом фундаменте греческой, римской и еврейской эстетической, политической и религиозной мысли. Я люблю культуры нынешние — русскую, английскую, французскую, немецкую, но именно потому, что уважаю и люблю, не желаю лепиться к ним. Пусть в свою очередь послужат основанием для нашей — обновленной, своей. Не буду я пытаться запрыгнуть на ближайшую, но не принадлежащую мне вершину.

После Эммы я ни к какому женскому телу не могу прикоснуться. Все кажется мне чужим. Я не давал никаких обетов верности, и конечно, не жду, что Эмма вернется ко мне, что позвонит вдруг по сотовому телефону из гостиницы, спросит, не в командировке ли я. Не в Квебеке ли? И я отвечу ей, что нет, я здесь, между Иерусалимом и морем. Я написал об этом рассказ «Коктейль»:

«Почти два года понадобилось врачам, чтобы подобрать коктейль лекарств, корректирующих мой характер, пока жена не сказала: «Стоп, это меня устраивает».

Должен честно сказать, результат понравился и мне самому. То есть, скажем, и до начала медицинских экспериментов я взял на себя недельное мытье полов. И тарелки с чашками в небольших количествах, когда нет смысла накапливать их в посудомоечной машине, мыл и раньше. И вообще — дело вовсе не в дележе тягот быта. Так, пожилой доктор, старший в консилиуме, единственный, кто сидел в обычном костюме с галстуком, а не в белом халате, спросил жену: «Хотите, добавим 3 млг айронпсихотерпина, и он станет сам гладить свои рубашки?» Жена покачала головой отрицательно и потом легонько вздыхала, кладя на гладильную доску первую из семи рубашек моей недельной смены, но решения своего не меняла.

Речь шла о тонкой настройке — о благородстве, о долге. Если вспомнить известное японское изречение о том, что жизнь человека легка, как лепесток сакуры, а его долг перед императором тяжел, как гора, то именно такого результата в своем отношении к жене хотел добиться и я. Ведь это я был инициатором обращения к медикам.

Год назад жена ушла от меня. В прощальном письме она просила ее не разыскивать, не предпринимать бесплодных попыток реанимировать умершее в ней чувство ко мне.

Желания ее для меня — закон, но я не отменил коктейля, разве только попросил добавить этого самого айронпсихотерпина. Во всем, что делаю, я сверяюсь теперь только с внутренним камертоном, с воспоминаниями о прожитых вместе годах. Я спрашиваю себя, так ли она хотела бы, чтобы я проявил себя в такой-то, такой-то ситуации? Каковы допуски? Импровизирую, исследую границы возможного, допустимого, решаю, и в конце концов, спрашиваю: «Так? Хорошо?» Представляю себе ее улыбку и радуюсь своей догадливости, горжусь собою и ее одобрением».

13