Эмма

Пока мистер Найтли оставался у них, Эмма по-прежнему была словно в лихорадке, но когда он ушел, она начала понемногу успокаиваться и остывать. Бессонная же ночь, которая стала платой за столь бурно проведенный вечер, подбросила ей один или два повода для серьезных раздумий, и Эмма поняла, что даже ее счастье не безоблачно. Отец… и еще Харриет. Как только Эмма оставалась одна, на нее сейчас же начинало давить бремя их – каждого в отдельности – притязаний; и теперь она мучилась вопросом: как лучше всего уберечь их душевный покой? В отношении отца она вскоре успокоилась. Эмма пока не знала, какое решение примет мистер Найтли, но, прислушавшись к собственному сердцу, она торжественно поклялась никогда не покидать отца. Она даже всплакнула из-за того, что согрешила в мыслях, посмев подумать об отъезде. Пока он жив, помолвка должна оставаться помолвкой! Она, однако, тешила себя мыслью, что, избавившись от опасений разлуки с дочерью, батюшка, возможно, только порадуется за нее и успокоится за ее судьбу… Куда сложнее было решить, как поступить с Харриет. Как уберечь ее от ненужной боли? Как по возможности загладить свою вину? Как не сделаться в ее глазах врагом? От этих вопросов ее растерянность и огорчение лишь росли, и она снова и снова мысленно повторяла все горькие и скорбные упреки, какие только приходили ей в голову. Наконец она не придумала ничего лучшего, чем, по-прежнему избегая встреч с Харриет, сообщить ей все самое важное письмом. Она решила, что именно сейчас будет лучше на время отдалить Харриет от Хайбери. Приободрившись, Эмма снова дала волю воображению и принялась строить планы; она решила, что Харриет полезно будет получить приглашение погостить на Бранзуик-сквер. Изабелле Харриет понравилась, а несколько недель в Лондоне, несомненно, развлекут ее. Эмма полагала, что Харриет охотно согласится развеяться среди разнообразия города. Улицы, модные лавки и дети займут все ее время и внимание. Во всяком случае, такой поступок станет доказательством внимания и доброты со стороны Эммы, она постарается сделать для Харриет все, что в ее силах, кроме того, на время они разлучатся и отсрочат тот черный день, когда придется собраться всем вместе.

Она встала рано и написала Харриет письмо. Это занятие навеяло на нее такую серьезность, почти печаль, что мистер Найтли, который зашел в Хартфилд к завтраку, оказался как нельзя кстати. Лишь спустя полчаса, проведенных с ним в полном блаженстве, как во время вчерашней прогулки, к ней вернулось давешнее спокойное состояние.

Не успел он уйти, по крайней мере не настолько давно он ушел, чтобы у нее возникла хоть малейшая склонность думать о ком-либо еще, как из Рэндаллса принесли письмо – очень толстый пакет; она гадала, что в нем может быть, и неодобрительно поморщилась, понимая, что придется его прочитать. Больше она нисколько не сердилась на Фрэнка Черчилля, ей не хотелось объяснений, ей только нужно было, чтобы ее оставили наедине со своими мыслями. Она была уверена, что ни слова не в состоянии понять из его письма. Однако и через это испытание надобно было пройти. Эмма вскрыла конверт – разумеется, так и есть! Записка от миссис Уэстон была вложена в письмо Фрэнка, адресованное мачехе:

«С огромным удовольствием, милая моя Эмма, переправляю вам это письмо. Знаю, вы отдадите ему должное, и нисколько не сомневаюсь в его благотворном воздействии. Мне кажется, мы с вами никогда больше не разойдемся серьезно во мнении об его авторе, однако не стану утомлять вас долгим предисловием. Мы все здоровы. Настоящее письмо исцелило меня от небольшой нервозности, которую я постоянно испытывала. Во вторник мне не слишком понравилось, как вы выглядели, но виной всему было хмурое утро, и, хотя вы всегда отрицаете какое-либо влияние на вас погоды, по-моему, всем становится хуже, когда дует северо-западный ветер. Я очень беспокоилась за вашего батюшку вечером во вторник, во время грозы, и вчера утром, но утешилась, услышав вчера вечером от мистера Перри, что он не заболел.

Ваша А.У.».

Далее в конверте лежало письмо, адресованное миссис Уэстон.