Эмпайр Фоллз

Не то чтобы он считал себя идеальным отцом. Куда там. Они с Энн баловали своего сына Адама вопреки всякому здравому смыслу, и в результате взгляд на мир у мальчика складывается отчетливо нереалистичным. Например, он считает само собой разумеющимся, что все вокруг хорошо к нему относятся. Отто слишком долго пренебрегал дисциплиной, а теперь, подозревал он, уже поздно менять привычки и правила. Ранее в этом году он застукал сына на вечеринке, где угощали и алкоголем, и наркотиками, и объявил Адаму, что отныне тот под домашним арестом, срок которого зависит от его поведения в дальнейшем. Адам едва сдерживался, чтобы не расхохотаться, выходя из комнаты отца. В ответ на родительские увещевания Адам припечатывал отца “тормозом”, и Отто пришлось принять это как должное. Он не любил вспоминать задним числом свои отцовские промахи, потому что, когда он этим занимался, к мятному вкусу антацидов на языке примешивалась горечь неудачи. Простейший вывод, к которому он пришел, заключался в том, что своему отцовству он задал чрезвычайно скромную программу, пообещав себе, что никогда не станет для сына ходячей пыткой, каковой был для самого Отто его отец. В чем он явно преуспел. Адам искренне любил обоих родителей, нисколько не чувствуя себя обязанным прислушиваться к ним. Его неизменное “да, папа” не подразумевало, как теперь понимал Отто, ни согласия, ни даже попытки осмыслить сказанное отцом.

Впрочем, Энн находила ситуацию вполне естественной, что она и старалась втолковать мужу каждый раз, когда он лежал ночью без сна. Дескать, глупо думать, что они не сумели подготовить сына к реальной жизни, ничего серьезнее подросткового возраста у Адама не наблюдается, а эта болезнь всегда проходит, как и особо злостная ветрянка, – на ребенка глядеть страшно, но состояние это временное и погибелью не грозящее. Мальчик знает, что он любим, напоминала она мужу, и Отто думал, что воистину тормознутому родителю только и остается, что эта последняя робкая надежда. Поскольку они с Энн совершили все возможные ошибки, описанные в книгах по воспитанию детей.

Хотя нет, одернул себя Отто, поднимаясь по шаткому крыльцу и нажимая на кнопку звонка. Все же им удалось вырастить сына, не запихивая его в мешок для грязного белья и не бросая в доме столь убогом и страшноватом, как этот.

Парень предупредил его, что звонить, вероятно, придется долго. Бабушка плохо слышит, а ее спальня, из которой она почти не выходит, расположена в глубине дома. Директор соврал, разумеется, сказав, что от бабушки требуется подписать кое-какие бумаги. Джон вызвался взять бумаги домой, бабушка распишется, и он вернет их наутро, но Отто сказал, что хочет поговорить с ней лично, выяснить, не сможет ли школа чем-то помочь, – отвратительная ложь, как ему теперь казалось. Глаза у парня нервно забегали, и в лицо директору он так и не посмотрел, но выглядел скорее озабоченным и смущенным, чем испуганным. Да, признался он, бабушка отключила их телефон прошлой весной ради экономии, хотя если им и звонили, то только назойливые рекламщики. Когда Отто спросил, не считает ли она небезопасным жить так далеко от города без телефонной связи на всякий непредвиденный случай, парень ответил: “А я на что? Для непредвиденных случаев”.

Из двух бесед, с Джоном Воссом и Заком Минти, первая раздосадовала его много меньше, чем вторая.

– Как ты вошел в столовую? – спросил директор, когда они уселись в его кабинете.

– Там было открыто.

– Нет, столовую запирают после пятой перемены.

– Может, забыли запереть.

– Мне вызвать миссис Уилсон?

– Да пожалуйста. Говорю же, там было открыто.

– Тебя впустили твои друзья?

– Там было открыто.

– Не было.

Зак Минти угрюмо молчал. Этот парень, что сидел сейчас перед Отто, доживет до старости, ни разу не прибегнув к антацидам.

Самоуверенный. Самодовольный. Минти до кончиков ногтей. Дед парня, Уильям, набивал морозилку браконьерской олениной и лососиной, а также регулярно бил свою жену – тогда это преступление считалось семейным делом. Изворотливый, наглый вор и мошенник, он то и дело садился в тюрьму за мелкие преступления, что указывало скорее на недостаток воображения, чем на нежелание совершить что-то посерьезнее, и, по слухам, именно к нему обратились Уайтинги, когда на одной из фабрик опасно запахло профсоюзным объединением и хозяевам потребовалась парочка-другая костоломов. Что до отца Зака, ни у кого не вызывавшего доверия и метившего, как поговаривали, в шефы городской полиции, Джимми Минти получал две зарплаты: одну на полицейской службе, другую из-под полы от Франсин Уайтинг. А теперь Зак – юный виртуоз запрещенных ударов, еще одно яблоко, упавшее недалеко от яблони. По мнению Отто, из него получится уголовник, как его дед, либо коррумпированный силовик, как его отец, но в любом случае добра от него не жди. Если несчастная девушка, на которой он женится, не пристрелит его – а супруга Джимми не раз этим грозила, прежде чем сбежать от них, – управы на него не найдется.

Директор взял со стола пропуск на свободное перемещение по школе, которым бахвалился Зак: