Энциклопедия жизни русского офицерства второй половины XIX века (по воспоминаниям генерала Л. К. Артамонова)

Но еще более нас поразило известие, что новый директор, вступив в должность в период рожистой эпидемии в корпусе, немедленно отделил из 14 комнат своей казенной квартиры двенадцать под заразный лазарет, куда и перевел всех больных из классных помещений, а эти последние тщательно дезинфицировали.

Директор повел энергичную кампанию против незаконного проживания в стенах корпуса не только всех, утерявших уже на то право, но и всех преподавателей с их многочисленными семьями. Он исхлопотал всем этим лицам квартирные деньги, а затем настойчиво потребовал с началом весны очистить все помещения корпуса. Это было проделано с такой неумолимой твердостью, что вызвало у выселяемых сильное неудовольствие против директора, перекинувшееся и к нам. Все стали считать его «жестоким». Но удивляться нам предстояло еще многому в характере и решительных действиях директора.

Никто, напоминаю, не знал, когда директор спит, потому что появления его возможно было ожидать и днем и ночью, притом во всяком месте всего корпусного обширного хозяйства. Появились и приглашенные им новые сотрудники: молодые, образованные, энергичные и вполне проникнутые его идеями и стремлениями.

Нас всех изумляло то, что из 604 воспитанников, состоящих к 1/1 1872 г. по списку, директор знал и в лицо, и по фамилии каждого. Мало того, он знал наперечет всех лентяев и неисправимых по своему дурному поведению и вообще всех слишком засидевшихся кадет.

После тщательного изучения личного состава учащихся и учащих началась генеральная и, как всем казалось, бессердечная чистка. В один прием было уволено из всех возрастов корпуса около 60 душ учащихся. Среди них оказались «силачи», «кулаки», «бандиты», «картежники», «пьяницы», а также совершенно неуспевающие азиаты или отпетые засидевшиеся лентяи. Изгнание этих питомцев корпуса, разлагающе действовавших на всю массу детей, было произведено быстро, энергично, а все ходатайства о них отвергнуты. Изгоняемые были сразу изолированы, одеты в другие костюмы и куда-то увезены с надежными от директора провожатыми. Все это казалось жестоким и бессердечным актом самодура, о чем и трактовалось в недовольной среде преподавателей и воспитателей, в киевском высшем обществе, среди простых обывателей, а от всех проникало и к нам.

С такой же неослабной энергией принялся директор за чистку и нашего учебного и воспитательного персоналов. Лица засидевшиеся, закостеневшие в старых методах преподавания и воспитания, были почтено уволены с пенсиями, а на их места приглашены для преподавания учебных предметов профессора Киевского университета; на должности воспитателей – молодые люди с университетским или академическим военным образованием. Для этих последних – с условием обязательного проживания на казенной квартире в стенах корпуса. Инспектор остался тот же: он был и товарищ по академии и, несомненно, идейный сторонник директора во всех его новшествах.

После болезни я много пропустил и боялся, что не догоню своего курса. Опасения, слава Богу, оказались напрасными. Первое время меня не вызывали и не спрашивали. Я пользовался каждым свободным часом, чтобы восполнить пропущенное. Память после воспаления мозга опять восстановилась, а к третьей четверти я по всем предметам получил полноправные отметки, не понизившись против первой четверти года. Родители были довольны и мать обещала обязательно взять меня на каникулы летом. Собирался летом ехать домой и брат Миля, оканчивавший в 1872 году полный курс военной гимназии. Настроение мое поэтому было повышенным, и занимался я очень усердно.

Праздники Св. Пасхи прошли радостно. При новом режиме все носило какой-то особый характер, чуждый прежней грубости и давящего страха. За всякие проступки и теперь записывали в штрафной журнал, ставили «под часы», даже сажали в карцер, но порки розгами стали редким исключением; совершенно были отменены прежние обыденные наказания оставлением без одного или двух блюд за обедом. При прежнем директоре крик воспитателя или офицера: «А, это ты шелабарничаешь?! Без блюда!». Если же это было в праздничный день, – «без двух блюд!». Этот крик означал, что провинившийся имел право скушать за обедом только суп с черным хлебом. Но иногда это наказание усиливалось до крика: «Без обеда, каналья!». Тогда виновник изгонялся из столовой в свой «возраст», и товарищи приносили ему в карманах черный хлеб, а кто-либо и недоеденную котлету.

Новый директор лишил начальствующих над нами права налагать такие наказания. Сохранился лишь уставной «строгий арест» за особо важные проступки, с дачей горячей пищи через день. Такой арест накладывался в исключительных случаях и при новом директоре.