Энциклопедия жизни русского офицерства второй половины XIX века (по воспоминаниям генерала Л. К. Артамонова)

Хотя многие из нас уже не требовали расходов на себя от родителей, но в материальном отношении им все-таки жилось нелегко. Отец сильно постарел, тяготился уже своей службой и мечтал о сельской жизни, приобрести где-либо небольшой клочок земли и самостоятельно вести свое хозяйство, а кончить свои дни, копаясь в полях и огородах. Ему исполнилось 40 лет непрерывной государственной службы, в знак чего он получил орден Св. Владимира 4^й степени с бантом. Мать тоже часто стала хворать, на что мне пожаловалась Катя. Словом, осталось у меня впечатление от этих каникул хорошее, но я понял, что «старое стареется, а молодое растет». Все это, конечно, неизбежно, но в этом старом гнезде слишком много всего дорогого и милого сердцу. А потому и жаль его. Хотя и редко, но хорошо и приятно побывать в нем и набраться здесь искренней, бескорыстной ласки и нелицемерного сочувствия для дальнейшей работы на избранном пути.

Большие и длительные отрывы от родной семьи вредны для связи с нею; это чувствовалось ясно на живом примере наших двух старших братьев, быстро отходящих от коренной семьи. С этими мыслями я и уехал, твердо решив на летние каникулы стараться непременно приезжать в родное гнездо.

В Киевском корпусе я нашел огромные перемены. Ремонт внутри зданий еще только заканчивался. Все квартиры учителей (кроме учителя рисования и пения), а также незаконно занимаемые семьями умерших служащих были после ремонта обращены частью под дортуары, а частью под классные комнаты и другие учебные или хозяйственные надобности.

Все малыши I класса составили один, самый многочисленный «младший возраст», состоящий из нескольких отделений, в среднем, не больше 30 душ. Строго и вдумчиво были скомпонованы в возрастах и все остальные классы, опять с расчетом не свыше 25–30 чел. в каждом отделении. В классных комнатах устроена искусственная вентиляция; в дортуарах тоже. Особые комнаты-спальни отведены для «рыболовов», чесоточных и страждущих глазами.

Лазарет сильно увеличен за счет квартир докторов и улучшен во всех отношениях. Заведено в классах множество невиданных нами ранее превосходных стенных карт и учебных пособий. Всюду в классах стояли нового типа парты на двоих, с открывающимися наклонными крышками, по росту учащихся. Внутри все помещения были превосходно выбелены клеевой немарающейся краской; полы всюду исправлены. Особенно удивили нас уборные: вместо примитивных клозетных – чистые, светлые, с мозаичными майоликовыми полами, с фаянсовыми писсуарами и сидениями, обильно омываемыми водой из водопровода. Во всех зданиях улучшена вентиляция и совершенно исчез старый, промозглый казарменный запах. Кухни красовались чистотой и своими нового типа котлами. Все эти усовершенствования свидетельствовали о серьезной заботе о нас и вызывали в наших душах подъем и радость жить и учиться при новых условиях.

Старые наши учителя ушли, но их заменили молодые доценты или профессора, которые быстро овладели и нашим вниманием, и нашими симпатиями. Мы гордились тем, что нам преподают те же светила науки, каких слушают и студенты университета. Вместо старого капитана Шульмана, а затем добряка-подполковника Князева, моим воспитателем стал в IV классе Александр Моисеевич Осмяк[31]

– кандидат естественных наук и преподаватель ботаники. Это был совершенно невоенный человек, очень образованный, наблюдательный и умный. Он держал себя строго, но ровно и с большим тактом, не вдаваясь ни в какие крайности. Охотно поощрял в питомцах чтение книг и занятие каким-либо избранным научным предметом, кроме учебников. С ним я дошел до самого конца корпуса.

Вместо старика Орлова русский язык и литературу преподавал молодой доцент-словесник Богданов. Он увлекательно читал вслух отрывки лучших наших авторов и умело вел свои занятия. Мы сильно поднялись в русской грамоте под его руководством, и это он внушил нам правильный (по Белинскому) взгляд на наш язык и на литературных корифеев нашего века. Нередко в субботы, после вечернего чая, он приходил к нам, собирал в класс и примерно около часа читал вслух кого-либо из любимых им авторов (Помяловского, Гоголя). Имея какое-то еще административное поручение, он получил на этом основании холостую казенную квартиру. По воскресеньям вечером, уже в последующих классах, он приглашал к себе лучших своих учеников и читал нам вслух очень много интересного из современной литературы, объяснял все малопонятное. Ему я многим обязан в своих познаниях и грамотности. К несчастью, за год до окончания мною корпуса он застрелился по какой-то сердечной драме в его личной жизни.

Более знаменитым и выдающимся преподавателем русской словесности являлся профессор Киевского университета Житецкий[32], которого пришлось слышать только уже последний год моего пребывания в корпусе.