Эпизод 2. Антиканон

Он потянулся за комлинком в карман куртки, и только тогда понял, что пальцы дрожат и не повинуются.

… ей остался в лучшем случае час. Или даже…

Вспомнил, все понял — и мгновенно унял дрожь. Комлинк загорелся спасительным зеленым цветом…

… И выпал у него из рук. Пальцы матери вцепились в рукав куртки, черной молнией обожгли внезапно прояснившиеся от тумана глаза.

— Хотела тебя увидеть. А теперь уезжай. И ни о чем не жалей.

Последним усилием воли — обернуться на дороге в вечность. Посмотреть на сына. Улыбнуться.

Ровно перед тем, как сомкнуть веки и запрокинуть голову на подушку.

— Мама, — прошептал Анакин. — Прости меня.

Он повторил это снова и снова, зная, что мама ему больше не ответит.

Знал — и не верил. Не верил, что у него больше нет матери.

Анакин закрыл глаза.

… Не оглядывайся и не жалей ни о чем, — мамин голос донесся до него эхом.

Заговорил, зазвучал, полился тонкой струйкой, этот самый красивый, самый ласковый и нежный голос в мире. Темные мамины глаза опять смотрели на него, а руки гладили по щеке, и он знал, что мама рядом. Знал, что откроет глаза и увидит ее…

… Он открыл глаза.

— Я все приготовлю, — всхлипнула Беру.

Мамы не было. Рядом была пустота.

… ударило, согнуло, смяло, раздавило, обожгло и разорвало в куски кровоточащего мяса вперемешку со слезами…

… и не добило…

… нет у пустоты милосердия…

Анакин пришел в себя через минуту, стоя на коленях и закрыв лицо руками.

Поднялся с пола.

Обернувшись, увидел, что в дверях стоит Ларс. Беру съежилась рядом. Кеноби, видимо, вышел в другую комнату.

— Как это случилось?

— Тускены, — хрипнул Ларс.

— Они пришли позавчера, когда мы были в Мос-Эспа, — объяснила Беру. — Поломали испаритель, потом вошли в дом. Тут было не заперто. А Шми хотела их остановить, чтобы они не унесли вещи. Вот они ее…

Беру всхлипнула.

— Когда мы вернулись, уже ничего нельзя было сделать, — объяснил Ларс. — Я вызвал сюда Финнегана, соседа с западного края. Он учился на фельдшера. Мне когда-то перелом лечил. Сделал повязки. Но у нее было что-то внутри, кровотечение. Может, если бы она сама не полезла к тускенам…

— Если бы что?

Скайуокер в один миг очутился рядом с Ларсом. Схватил за горло, приподнял над полом. Хотелось сломать кадык, раздавить артерии, а после размозжить грязную голову о стену.

— Ты знал о нападениях, урод? И ты оставил ее здесь одну?

— Отпусти, — захрипел Оуэн.

— Ты знал это? Знал?

— Анакин!

Беру бросилась к ним. Беспомощно остановилась, как будто лбом ударилась о невидимую стену. Потом преодолела страх, рванула Скайуокера за куртку. Он оттолкнул ее локтем — Беру упала на пол, заплакала.

— Оуэн не виноват! Это тускены виноваты, Анакин! Это они ее убили! Пожалуйста, отпусти его!

… сломать…

… раздавить…

… размозжить о стену…

Ларс рухнул на пол. Он тер шею и пытался отдышаться.

— Убью, гнида.

— Он не виноват! Это тускены виноваты!

На шум в комнату вернулся рыцарь. Бросив взгляд на фермера, который до сих пор не смог подняться с пола, он сразу все понял.

— Тебе мало мертвых?

— Да, — ответил Скайуокер. — Мало.

Кеноби вздохнул.

— Пойдем. Я очень тебя прошу, просто выйдем отсюда.

— Я никуда не уйду.

— Беру все приготовит для похорон. Правда, Беру?

Она кивнула и снова всхлипнула.

— Похорон не будет, — жестко сказал Скайуокер.

— Как это?

— Моя мать не будет гнить в этой проклятой земле.

— Но ее надо похоронить. Тем более, здесь жарко, и тело скоро начнет…

— Нет. Мы сложим погребальный костер.

— У нас почти нет дерева, — проворчал Оуэн, который с трудом поднимался на ноги.

Анакин перевел на него взгляд, и Ларс понял, что спора не будет.

— Я хочу побыть с ней один.

Его наконец оставили в покое, и он вернулся к изголовью кровати.

Хотел еще немного посидеть рядом. До костра. Запомнить черты лица. Мысль о том, что теперь он сможет видеть маму только на холоизображениях, казалась чудовищной.

Правда часто бывает чудовищной, подумал он. Правда слишком отличается от того, что мы успеваем себе намечтать.

Я тоже мечтал.

… вывести дредноут в атмосферу около Мос-Эспа. Добраться до фермы Ларсов. Сказать:

— Видишь, это мой корабль. «Виктория». Лучший корабль флота.

Не будет этого никогда.

И поездки на Корускант, которую я себе навоображал, тоже не будет. Ни поиска квартирки, ни хлопот по переселению, ни беспечного полета на спидере над небоскребами…

… Ничего не будет.

Будет только новый день. Просыпаться, сперва не понимать, что такое давит на сердце, и почему кажется, что случилось что-то плохое и страшное. А потом осознавать, что у тебя больше нет мамы, и что частичка тебя — умерла вместе с ней, и еще частичка умерла сегодня, когда ты про это вспомнил.

И так всю жизнь. Умирать и продолжать жить.

… Я так редко видел тебя, мама.

И редко вспоминал, подумал Анакин. Да, если быть честным — редко.

Вспоминать как будто и не надо. Просто знаешь, чувствуешь, что где-то на краю Галактики есть человек, которому ты нужен и интересен вне званий и жалованья.