Эпизод 2. Антиканон

Они и правда уже спят, подумал он, и я сейчас всех разбужу... Ладно, я здесь редко бываю, потерпят и обойдутся.

...Тишина, безмолвие, ах как прекрасно – сидеть и слушать тишину, и смотреть на закат Тату-2, вот только кто бы объяснил, почему в горле комок, и кажется, что диск закатного солнца каплет кровью?

До его ушей наконец донесся какой-то звук.

Именно такой, какого Анакин ждал и боялся: рваный, хлипкий и скользкий, будто вся его тревога слиплась в комок, отрастила когти и теперь не то скребла ими свою мокрую от слез шкуру, не то стонала и плакала.

... отчаяние...

... страх...

... боль...

... много боли...

Не думать об этом, приказал он себе. Не думать.

Можно считать Силу инструментом – и не пользоваться им. Не ворочать камни усилием мысли. Не прикладывать руку – мысленно – к чужому горлу. Не давить слабый разум – своим. Не успокаивать и взбадривать себя энергетическими волнами.

... вот только невозможно закрыться от того, что чувствуешь. Вне медитации. Вне концентрации и сосредоточения. Просто потому, что ты это чувствуешь.

... никакого «слияния с Силой» на самом деле нет. Этот на редкость убогий термин придумали те, у кого этой Силы мало.

Скайуокер надавил на ручку двери. Она не поддалась. В ответ на стук раздались шаги и хриплый, неприветливый мужской голос спросил:

- Кто?

- Анакин Скайуокер.

Дверь застонала, будто не хотела отворяться и пускать его внутрь. На пороге стоял Оуэн Ларс. Он долго шевелил губами, пытаясь что-то выдавить из себя, и если бы Анакин секунду назад не слышал его голоса, то решил бы, что Ларс потерял дар речи.

- Проходи, - наконец сказал фермер. - А это кто?

- Это мой друг.

Ларс ничего не ответил. Кеноби поклонился и тоже вошел внутрь. Оуэн запер дверь, потом вдруг схватил Скайуокера за рукав.

- Пошли.

Анакин посмотрел ему в глаза.

... отчаяние...

... страх...

... боль...

... много боли...

Ларса вдруг передернуло, и он отвел глаза в сторону.

- Понимаешь, - голос его вдруг осип. - Уже ничего нельзя сделать.

- Что?

- Ее осматривал один фермер. Он умеет лечить, и сказал, что ничего сделать нельзя.

Оуэн помотал головой.

Анакин все понял. И тишину в доме, и крепко запертую дверь, и то, почему Ларс долго не находил слов.

Через коридор – в кухню – под верещание С3PO...

- Мастер Эни!

... В комнату.

Сначала Скайуокер увидел Беру. Вечно-веселая, наивно-добренькая, хозяйственная и немножко беспечная Беру. Теперь уже не веселая и не беспечная. Чиркнула по нему взглядом заплаканных красных глаз. Поднялась со стула. Хотела что-то сказать, и зажала рот рукой.

Белое одеяло, белая повязка на голове, глаза закрыты.

Мама лежала в своей кровати.

... Белая повязка вокруг белого лица...

... Повязка стягивает не мамину, а его собственную голову, сжимает и давит железным обручем, давит, крушит сосуды и мозг, мозг взрывается и с ним взрывается весь мир...

- Мама.

Шми не ответила.

- Мама, - повторил он. - Мама, ты слышишь меня?

Анакин наклонился к ней, осторожно откинул одеяло с левой руки. Рука тоже была перевязана, но ладонь оставалась свободной.

Внутри запястья робко бился пульс. Ему в такт тело отвечало слабым дыханием.

- Мама!

Он гладил и целовал руку матери.

- Мама, скажи мне что-нибудь.

Шми не отвечала.

Анакин обернулся. Кеноби все еще стоял в дверях комнаты. Встретившись взглядом со Скайуокером, он лишь покачал головой.

Скайуокер на секунду отпустил руку матери и выпрямился.

- Что?

- Ты разве сам не чувствуешь?

- Нет, - ожесточенно сказал Скайуокер. – Я ничего не чувствую.

Кеноби кивнул, подошел к кровати.

- Я осмотрю ее.

Минут пять Анакин смотрел, как рыцарь осторожно отворачивает одеяло, как трогает бинты, как сосредоточенно водит руками над неподвижным телом. Наконец, Кеноби снова укрыл Шми.

- Мне жаль, - сказал он.

- Это. Моя. Мать, - раздельно выговаривая каждое слово.

- Анакин, она тяжело ранена. В голову и в грудь. Судя по всему, большие потери крови. Задеты внутренние органы. Мне правда жаль.

- Я сейчас же вызову шаттл, - упрямо сказал Скайуокер. – Я перевезу ее на дредноут. Там отличные врачи. Хирурги. Они умеют все.

- Так не бывает.

- Я три года был на войне, - еще упрямей. - И я видел ранения намного страшней. Ее можно спасти.

- Ты соображаешь? Ее нельзя...

- Мои врачи сделают все, что я прикажу.

- Анакин, ей остался в лучшем случае час. Или даже...

Шми вдруг открыла глаза.

- Эни?

Не голосом - шепотом.

Анакин опустился на колени рядом с кроватью. Взял ее за руку. Снова гладил и целовал, целовал и гладил, и не мог отвести глаз от лица матери, и все смотрел в эти любимые, дорогие глаза, самые красивые глаза на свете...

... Он смотрел в глаза единственного на весь мир родного человека, и ему верилось, что все будет хорошо, он знал, что так будет, потому что только эти глаза были сейчас его правдой и его миром, а все остальное было ложью и не существовало...

- Я сейчас увезу тебя отсюда.

- Нет, - сказала Шми.

- Почему нет? Мама, мамочка моя, ты выздоровеешь, у меня на корабле отличные врачи. Ты обязательно выздоровеешь, я тебя перевезу в столицу, помнишь, я обещал?

Шми высвободила руку. Погладила его по щеке.

- Эни... хотела тебя увидеть...