Эпоха героев и перегретого пара (СИ)

Шутка ли, в этом году фельдмаршалу шестьдесят. Мало ещё морщин, потому что лицо, как у всех полноватых людей, разгладилось изнутри. Усы и бакенбарды топорщатся дерзко, а лысина не посмела нарушить великолепие кудрей, чуть подёрнутых серебряным отливом. Правильнее — стальным, недаром же внемлет славословиям не кто-нибудь, а главнокомандующий самой сильной армией в мире, миролюбиво сидящий с шоколадом в чашке. И походка даже после шоколаду, кофию и сладостей — твёрдая, мужская, не стариковски-семенящая. Но уж больше тянет на покой. Добытой славы хватит на три жизни. Он достиг всего, чего хотел, о чём мечтал — добрая семья, достаток, репутация, положение. Стоит и о мемуарах подумать; чем он хуже Румянцева и Кутузова?

Благостное состояние души и тела, столь любезное немолодому фельдмаршалу, сохранялось недолго и было безжалостно нарушено через три дня. Не нарочно, совершенно не желая того, он подслушал разговор меж пасынком и женой, хотел уйти или вмешаться, но не сделал ни того, ни другого. Только сидел, печалился и покусывал кончик седоватого уса.

Маленькая зала, близ которой он опустился на стул, выходила дверью на галерею. Отсюда открывался чудесный вид на реку, потому Юлия Осиповна предпочитала её другим. Иван Фёдорович приготовился в удовольствие почитать новомодного сочинителя Владимира Одоевского, о коем шла молва с восхвалением его глубокой проницательности в непознанные дебри бытия окружающего и потустороннего.

«Во все эпохи душа человека стремлением необоримой силы, невольно, как магнит к северу, обращается к задачам, коих разрешение скрывается во глубине таинственных стихий, образующих и связующих жизнь духовную и жизнь вещественную…»

Вот же афедрон! Изысканный в светском общении, наедине с собой князь позволял крепкие словечки

[29]. Но повод был — для известности нужно заслужить славу в бою, рисковать собой и товарищами. А какой-то писака, мнящий себя таковым лишь потому, что может связать пяток-другой фраз на языке Пушкина, такую же популярность обретает, тиснув книжонку с многозначительными и непонятными образами.

Навести критику на Одоевского, кстати говоря — не слишком справедливую, он не успел. Из залы донеслись тихие голоса продолжающегося разговора. Судя по всему, не сегодня начатого.

— Ты не справедлив, Володя. Он добр, порядочен, честен. Он тебе как отец.

Паскевич отложил книгу и насторожился. Подслушивать дурно, тем более речь явно о нём, но…

— Да, матушка! Именно — как отец. Настоящего-то нет…

— Успокойся. Ты же знаешь…

— А сегодня я снова увидел человека с жутким лицом. Как тогда, в детстве, на Пасху! Но он был одет хорошо, не просил подаяния.

— Что? — голос Юлии Осиповны ощутимо дрогнул. — Ты уверен?

— Сейчас скажете, маменька, как обычно — мало ли на свете похожих людей. Но он точь-в-точь как папа!

— Ты же не можешь его помнить.

— Он слишком похож на портрет, что стоит на комоде в вашей спальне, и на который вы смотрите каждый день.

Князь задохнулся от злости. Какого дьявола Строганов снова припёрся сюда? Меж тем, отрок продолжил.

— Иван Фёдорович со всех сторон положительный, спору нет. Но он какой-то… не настоящий. Потому ты его и не смогла полюбить. Сейчас невозможно важный приехал. Победитель, затмил славу Суворова и Кутузова, — Володя весьма похоже передразнил уездных прихлебателей. — А сам даже Фермора не стоит, Кёнигсберг не захватил!

Зато сыночек стоит отца, возмутился Паскевич, почувствовав, какую змею пригрел на груди. А как злорадствует, неблагодарный недоросль! В 1758 году генерал Фермор походя занял прусскую крепость, оставленную войсками, главные битвы Семилетней войны прошли совсем в других местах, и главным её героем стал Румянцев. Англичанина забыли почти, а имя Паскевича за один только Крым запомнят на века!

— Потерпи, — попробовала увещевать Юлия, не делая и попытки вступиться за мужа. — Et puis apr`es [30], пусть не смог он завоевать всю Пруссию, это не имеет значения в делах домашних. Лучше ещё расскажи о человеке с обожжённым лицом.

Последнего фельдмаршал уже не выдержал. Он яростно отшвырнул невиновного Одоевского и удалился, ничуть не заботясь, услышала ли жена его шаги, догадалась ли о подслушивании разговора.

Боже, ну где справедливость? Что собой представляет Строганов? Он — палач из Вышнего Благочиния, и в новое время таким оставшийся; достаточно вспомнить убийство англичан ради сбережения репутации, а даже не из мести за Фёдора. Но соперничать с покойником — бесполезно, он в ранге иконы или языческого идола. А живой… живого предъявить нельзя.

Юлия Осиповна ничего не узнала или не подала виду, Владимир вёл себя вежливо и отчуждённо как раньше. Князь зачастил на променады, выстукивая тросточкой по тротуарам некий незамысловатый ритм, но графа не встретил и не обнаружил никаких следов его пребывания, хоть и прятаться тот не имел резона.